Великий канцлер - бестужев-рюмин. Бестужев-рюмин алексий петрович Бестужев рюмин руководил внешней политикой

(канцлер Елизаветы Петровны) :интриган у власти.

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин родился 22 мая 1693 года в Москве в семье известного русского дипломата Петра Михайловича Бестужева-Рюмина. Современный историк М. Ю. Анисимов высказывает следующее мнение относительно происхождения рода Бестужевых: «Род... происходил от выехавшего в Россию в 1403 г. англичанина Гавриила Беста, сын которого, Яков Рюма, был боярином Ивана III. В действительности Алексей Петрович был потомком новгородцев, выведенных в Москву Иваном III после ликвидации независимости Новгорода. Фамилия его имеет русские корни: "бесстуж" - не докучающий ничем. С 1701 г. Бестужевы стали писаться Бестужевыми-Рюмиными» .

Кратко остановимся на продвижении по карьерной лестнице Алексея Петровича Бестужева до поста канцлера Российской империи.

Копенгаген,Кристиан Август Лоренцен

В 1708 году Алексей вместе со старшим братом Михаилом по распоряжению Петра I был послан учиться в Копенгаген, а затем в Берлин. А.П. Бестужев был успешен в науках, особенно в иностранных языках. После окончания учебы братья совершили путешествие по Европе, а после возвращения в Россию поступили на дипломатическую службу. Алексей Бестужев-Рюмин был направлен чиновником в русское посольство в Голландию и оказался в центре дипломатических переговоров ведущих европейских стран. А. Бестужев присутствовал при подписании Утрехтского мира 1713 г., завершившего войну за Испанское наследство. В этом же году А.П. Бестужев-Рюмин с разрешения Петра I поступил на службу к курфюрсту ганноверскому Георгу-Людвигу, который через год стал английским королем Георгом I. И после восшествия на престол Георг I отправил Бестужева в Россию с извещением о том, чтобы тот стал посланником Англии в России.

Георг I28 мая 1660, Ганновер — 11 июня 1727, Оснабрюк — король Великобритании с 1 августа 1714 года, первый представитель Ганноверской династии на королевском троне Великобритании.

Эту новость Петр I принял одобрительно. Однако, когда в 1716 г. царевич Алексей бежал из России, Бестужев отправил к нему письмо, в котором заявлял, что всегда был готов ему служить, но, находясь в России, не мог этого сделать, а теперь царевич может им располагать . Петр I ничего не узнал об этом письме, и в 1717 году Бестужев-Рюмин вернулся на русскую службу.

Пётр I Алексеевич, Алексей Петрович Антропов

По прибытии в Россию он был назначен в 1718 г. обер-камер-юнкером ко двору вдовствующей герцогини курляндской Анны Иоанновны, где прослужил без жалованья около двух лет (где на службе находился и его отец - Петр Михайлович).

Анна Иоанновна и Бирон

Здесь он сблизился с Э.И. Бироном. С 1720 г. Алексей Петрович стал резидентом в Дании с перерывом в 1731-1734 гг., когда Бестужев был резидентом в Гамбурге. В эти же годы началось и некоторое замедление в продвижении по карьерной лестнице для Алексея Петровича, что естественно было связано со смертью государя Петра I: «В 1725 г. Петр I умер, и карьера Бестужева застопорилась. Всесильный тогда А.Д. Меншиков помнил противодействие со стороны П.М. Бестужева своим планам стать герцогом в Курляндии и не собирался покровительствовать его сыну» . В 1736 г. Алексей Петрович получает чин тайного советника, а 25 марта 1740 г. - действительного тайного советника и призывается ко двору в Петербург, где занимает место кабинет-министра.

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин

Однако первый министерский опыт для Бестужева оказался недолгим. В результате очередного переворота был свергнут Бирон, а Бестужев-Рюмин арестован и посажен в Шлиссельбургскую крепость. Под допросом Алексей Петрович дал показания на Бирона, но при первом удобном случае отказался от всех обвинений в адрес временщика, сославшись на угрозы и плохое содержание в тюрьме. Бестужев-Рюмин был привлечен к суду и приговорен к четвертованию. Но Анна Леопольдовна, бывшая недолгое время на престоле, заменила ему казнь ссылкой в Лозерский уезд. Вскоре Бестужев-Рюмин получил оправдание, но от дел его отстранили. В столице Алексею Петровичу находиться было разрешено.

Великая княгиня А́нна Леопо́льдовна (при рождении Елизавета Катарина Кристина, принцесса Мекленбург-Шверинская 7 декабря 1718, Росток — 19 марта 1746, Холмогоры) — правительница (регентша) Российской империи с 9 ноября 1740 по 25 ноября 1741 при малолетнем императоре Иване VI из Мекленбургского дома.

Луи Каравак

В результате очередного «дворцового переворота » 25 ноября 1741 г. к власти пришла Елизавета Петровна. Естественно, что она вернула ко двору опальных соратников ее отца - Петра I.

Портрет Императрицы Елизаветы I,художник Георг Христофор Грот

Новой власти был необходим опытный и умный дипломат, обязательно русский по происхождению, так как целью елизаветинского переворота было удаление со всех государственных постов иностранцев. Историк М.Ю. Анисимов отмечает: «Бестужев-Рюмин был человеком умным, опытным дипломатом, русским по происхождению, сыном соратника Петра I, сам служил императору, безвинно пострадал при прежнем правлении, и казался Лестоку, который мог с ним познакомиться еще до переворота, лучшей кандидатурой на смену сосланных руководителей внешней политики страны»

Иоганн Герман Лесток (1692-1767), граф, ДТС, придворный медик.

Копия с портрета работы Г.К.Гроота

Именно Лесток - лейб-медик Елизаветы Петровны и заприметил А.П. Бестужева, последний благодаря влиянию Лестока 30 ноября 1741 г. получил орден св. Андрея Первозванного, стал сенатором, затем главным директором над почтами, 12 декабря 1741 г. он занимает пост вице-канцлера, а в июле 1744 г. - высший государственный пост - канцлера - и вплоть до 1758 г. продержался на нем, «несмотря на противодействие некоторых европейских дворов и своих недругов при дворе Елизаветы»

Находясь в должности вице-канцлера, Бестужев-Рюмин разоблачил Шетарди, что привело к падению влияния «французской партии » (в нее входили такие влиятельные люди, как лейб-медик императрицы И.Г. Лесток, обер-гофмаршал О.Ф. Брюммер, а несколько позже принцесса Иоганна Елизавета, мать Софии Фредерики, невесты великого князя Петра Федоровича, будущей Екатерины II), укреплению положения Алексея Петровича и назначению его канцлером.

Иоганна-Елизавета Гольштейн-Готторпская, ГИМ. 2-я пол. 1740-х гг.. Неизвестный художник

Будучи канцлером Российской империи, А.П. Бестужев имел вполне определенные, сложившиеся взгляды на основные задачи русской дипломатии. Программа внешнеполитического курса Российской империи, предложенная Бестужевым, получила название от самого же автора - «система Петра Великого». Он излагал ее в представлениях к императрице и письмах к Воронцову. Историк Е.В. Анисимов называет «систему Петра Великого» - «мистификацией Бестужева-Рюмина » , а М.Ю. Анисимов считает, что «это название было ориентировано на Елизавету, для которой ссылки на дела и планы ее отца оказывали магическое воздействие, хотя в целом Бестужев действительно продолжал курс Петра Великого на интеграцию России в Европу и обеспечение безопасности ее границ» .

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин

Основной задачей А.П. Бестужев считал необходимость возвращения к внешнеполитическому курсу Петра I, что позволило бы России укрепить свой престиж и расширить влияние на международной арене. Суть взглядов Бестужева-Рюмина состояла в постоянном и неизменном сохранении союзнических отношений с теми государствами, с которыми у России совпадали долговременные интересы. В первую очередь, по мнению канцлера, к ним относились такие морские державы, как Англия и Голландия. С этими странами у России не могло быть территориальных споров, по мнению Бестужева, а также Россию с Англией и Голландией связывали давние торговые отношения и общие интересы на севере Европы.

Август III Саксонец 7 октября 1696 — 5 октября 1763 — король польский и великий князь литовский с 30 июня 1734 (провозглашение 5 октября 1733), курфюрст саксонский с 11 февраля 1733 как Фридрих Август II

Большое значение для России, по мнению Бестужева, имел и союз с Саксонией, так как саксонский курфюрст с конца XVII в. был еще и польским королем. Бестужев-Рюмин понимал, что Польша с ее нестабильным внутренним положением и постоянной борьбой шляхетских группировок за влияние на очередного избранного короля всегда может стать объектом для антирусских интриг.

Важнейшим союзником для России Алексей Петрович считал Австрию, поскольку австрийские Габсбурги являлись старыми противниками французских Бурбонов, а поэтому были заинтересованы в поддержании определенного баланса сил в Центральной и Восточной Европе и не допускали усиления влияния там Франции. Основное же назначение русско-австрийского союза Бестужев-Рюмин видел в противодействии Османской империи, которая была в то время весьма опасным южным соседом и для России, и для Австрии. С помощью этого союза он рассчитывал получить выход в Черное море и обеспечить безопасность южных границ Российской империи.

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин

Противниками России на международной арене Бестужев-Рюмин выделял Францию и Швецию по вполне понятным причинам. Однако Бестужев-Рюмин считал, что следует поддерживать с этими государствами добрососедские дипломатические отношения.

Особое внимание в международном положении России Бестужев уделял отношениям с Пруссией. Канцлер считал, что верить договору, подписанному с Пруссией, нельзя. Тем не менее Бестужев-Рюмин не отрицал возможность и необходимость поддерживать между Россией и Пруссией дипломатические отношения.

«Внешнеполитическая программа канцлера Бестужева-Рюмина, конечно, не была лишена недостатков , - считает российский историк дипломатии А.Н. Шапкина. - Основными из них были чрезмерная приверженность системе трех союзов (морские державы, Австрия, Саксония) и определенная переоценка общности интересов России с этими странами. Но Бестужев-Рюмин был дальновидным политиком, знавшим большинство тонкостей европейских дипломатических отношений. Он сумел вполне верно определить основные задачи, стоявшие перед русской дипломатией в тот период, указал ее явных и тайных противников, прямых и потенциальных союзников. Внешнеполитическая концепция Бестужева-Рюмина была в целом мало динамичной, но одновременно достаточно гибкой, так как предполагала использование разнообразных методов для достижения поставленных целей и для противоборства с дипломатическими противниками, избегая при этом открытой конфронтации. Однако следует отметить, что в программе канцлера доминировала антипрусская направленность » .

Бестужев-Рюмин приступил к выполнению своей программы.

22 мая 1746 г. был подписан союзный договор сроком на 25 лет между Россией и Австрией. Договор предусматривал оказание взаимной помощи войсками в случае, если союзник подвергнется нападению со стороны третьей державы. Соглашение с Австрией на данном этапе отвечало интересам России и позволило эффективно противостоять расширению прусской агрессии в Европе.

Вслед за подписанием русско-австрийского союзного договора в Петербурге начались русско-английские переговоры о заключении субсидной конвенции - особого вида союзного договора, условия которого предусматривали содержание войск одной из договаривающихся сторон, предоставленных ей другой стороной. Таким образом Российская империя рассчитывала привлечь Англию для борьбы с растущей прусской агрессией. С июня по октябрь 1747 г. было подписано три конвенции.

Кадры из фильма Гардемарины — III,в роли Бестужева Евгений Евстигнеев

В итоге подписание союзного договора с Австрией и трех субсидных конвенций с Англией твердо определило позицию России и сыграло значительную роль в приостановке прусской агрессии и в окончании войны за Австрийское наследство.

Бестужев-Рюмин с тревогой наблюдал, как ухудшается здоровье Елизаветы. Единственное спасение для себя канцлер нашел в поддержке жены Петра III, великой княгини Екатерины Алексеевны. Задуманный им план должен был привести к свержению Петра III и воцарению Екатерины при ведущей роли в управлении самого Бестужева-Рюмина. Однако заговор был быстро раскрыт. Алексей Петрович был арестован.

Портрет великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны. Портрет работы Г. Х. Гроота

Арест Бестужева современный отечественный историк Е.В. Анисимов описывает следующим образом: «Утром 25 февраля 1758 г. к канцлеру графу Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину приехал курьер и передал устный указ императрицы Елизаветы Петровны срочно явиться во дворец. Канцлер отвечал, что он болен... Все знали, чем болеет первый сановник России. По утрам он отчаянно страдал от похмелья .

Курьер приехал к нему во второй раз. Бестужев, постанывая, сел в свою карету и отправился к Зимнему дворцу. Приближаясь к подъезду дворца, он изумился, когда гвардейский караул не отдал ему честь, а окружил карету. Майор гвардии арестовал канцлера и повез обратно домой под конвоем. Каково же было удивление Бестужева, когда он увидел свой дом, занятый гвардейцами, "часовых у дверей своего кабинета, жену и семейство в оковах, на бумагах своих печати"! Впрочем, граф философски воспринял царскую немилость - он ждал ее давно. Чуткий нюх старого царедворца подсказывал, что уже наступило время подумать и о суме, и о тюрьме... Да об этом он никогда не забывал - он жил в тревожные, неспокойные времена и при этом рвался к власти, любил власть, а это небезопасно ...» .

Портрет императрицы Елизаветы Петровны (1709-1762).Heinrich Buchholz (Buchholtz)

Приговор Бестужеву был составлен своеобразно: «Если я, великая государыня, самодержица, вольная в своих решениях, наказываю бывшего канцлера Бестужева, то это и есть несомненное свидетельство его вины перед государством. Вот и весь сказ! » . Бестужев был арестован, лишен чинов, званий, орденов и в 1758 г. сослан в свое подмосковное имение.

Однако взошедшая в 1762 г. на престол Екатерина II вызвала из ссылки опального дипломата, сделала его генерал-фельдмаршалом и «первым императорским советником». Но если в начале своего правления Екатерина нуждалась в советах мудрого дипломата, то затем она нашла более молодых сподвижников. Фаворитом Екатерины Великой Бестужев не стал. 10 апреля 1768 г. Алексей Петрович Бестужев-Рюмин умер.

Еще при жизни А.П. Бестужев-Рюмин неоднократно удостаивался нелицеприятных оценок со стороны современников. Так, прусский генерал Х.Г. Манштейн писал в своих мемуарах: «Бестужевъ, русский по рождению, происходитъ отъ хорошей и древней фамилии; поступивъ на службу, он былъ определенъ камеръ-юнкеромъ къ герцогине Курляндской...; несколько летъ спустя, его отправили въ качестве резидента въ Гамбургъ, на место, которое до него занималъ его отецъ; после этого онъ служилъ въ звании министра при разныхъ дворахъ и, наконецъ, при копенгагенскомъ. Состоя при герцогине, онъ завелъ большую дружбу съ Бирономъ, который въ последствии позаботился о его счастии. После падения Волынскаго онъ былъ сделанъ кабинетъ-министормъ... императрица Елисавета, вступивъ на престолъ, дала ему должность вице-канцлера на место графа Головкина, и после смерти князя Черкасскаго она возвела его въ звание канцлера. У него нетъ недостатка въ уме, онъ знаетъ дела по долгому навыку и очень трудолюбивъ; но въ тоже время надмененъ, корыстолюбивъ, скупъ, разратенъ, до невероятности лживъ, жестокъ и никогда не прощаетъ, если ему покажется, что кто-нибудь провинился передъ нимъ въ самой малости» .

Екатерина II в характере Бестужева отметила следующее: «Он внушал к себе гораздо больше страха, нежели привязанности, был до чрезвычайности пронырлив и подозрителен, тверд и неколебим в своих мнениях, довольно жесток с подчиненными, враг непримиримый, но друг друзей своих, которых не покидал, пока они сами не изменяли ему; в прочем неуживчив и во многих случаях мелочен... а характером своим неизмеримо превышал дипломатов царской передни», а также « его трудно было водить за но с» .

Один из современных исследователей следующим образом представляет нам образ Алексея Петровича: «Бестужев... был типичным деятелем своего века - признанным мастером закулисных придворных интриг, коварным и хитрым царедворцем. Будь он другим, он вряд ли сумел бы удержаться при елизаветинском дворе, так как не имел отношения к перевороту 25 ноября 1741 г., не пользовался симпатиями императрицы, не был, как Воронцов, женат на ее родственнице » . Другой исследователь в области истории внешней политики России - Шапкина А.Н. также дает неоднозначную оценку канцлеру: «Бестужев-Рюмин представлял собой довольно редкую фигуру в политической жизни России этого периода. Эпоха фаворитизма набирала силу. Фавориты императриц оказывали значительное, иногда определяющее воздействие на решения своих августейших покровительниц. Бестужев-Рюмин же, пользуясь большим влиянием на Елизавету, что признавали и его доброжелатели (которых было крайне мало), и враги (которых было более чем достаточно), никогда не был ее фаворитом. Огромное трудолюбие, проницательный ум, блестящие дипломатические способности, умение убеждать позволили ему стать победителем в сложнейшей и жесточайшей борьбе с «французской партией» и ее сторонниками. Однако не следует идеализировать вице-канцлера: он был сыном своего времени. Считая, что цель оправдывает средства, Бестужев-Рюмин весьма часто пользовался далеко не честными методами, присущими придворным интриганам всех европейских государств, среди которых были и перлюстрация корреспонденции противника, и подкуп, а иногда и шантажа.

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин

Бестужев-Рюмин Алексей Петрович (1693-1766), граф, российский государственный деятель и дипломат, генерал-фельдмаршал (1762). В 1740-41 кабинет-министр, в 1744-58 канцлер. С 1762 первоприсутствующий в Сенате.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН Алексей Петрович (1693-1766) - государственный деятель, дипломат, канцлер в 1744-1758 гг., руководитель внешней политики России. Активный участник событий времен дворцовых переворотов.

Орлов А.С., Георгиева Н.Г., Георгиев В.А. Исторический словарь. 2-е изд. М., 2012, с. 39.

Бестужев-Рюмин Алексей Петрович - граф, русский государственный деятель и дипломат, генерал-фельдмаршал (1762). Кабинет-министр (1740-1741), канцлер (1744-1758). В течение 16 лет фактически руководил внешней политикой России. Участник дворцового заговора (1757), был арестован и сослан. Реабилитирован Екатериной II. С 1762 года первоприсутствующий в Сенате.

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин родился 22 мая 1693 года в Москве в семье известного русского дипломата Петра Михайловича Бестужева-Рюмина. В 1708 году Алексей вместе со старшим братом Михаилом по распоряжению Петра I был послан учиться в Копенгаген, а затем в Берлин. Алексей весьма преуспел в науках, особенно в иностранных языках. После окончания учебы братья совершили путешествие по Европе, а по возвращении в Россию поступили на дипломатическую службу. Алексей Бестужев-Рюмин был направлен чиновником в русское посольство в Голландию. Молодой человек оказался в центре острых дипломатических переговоров ведущих европейских стран. Он начинал службу под опекой знаменитого петровского дипломата Б.И. Куракина и присутствовал при подписании Утрехтского мира (1713), завершившего войну за Испанское наследство. В 1713 году Бестужев-Рюмин, получив разрешение Петра, поступил на службу к курфюрсту ганноверскому, ставшему через год английским королем Георгом I. Молодой русский дворянин, прекрасно воспитанный и образованный, очень понравился королю, он пожаловал его в камер-юнкерры и направил в качестве посланника к Петру I. Алексей Петрович обладал всеми качествами искусного дипломата: был умен, хладнокровен и расчетлив, хорошо разбирался в европейской политике. В 1717 году Бестужев-Рюмин вернулся на русскую службу. В 1720-1731 годах он был резидентом (представителем) в Копенгагене, где с успехом решал задачу нейтрализации враждебного России английского влияния в Дании. В 1731-1734 годах - резидентом в Гамбурге. Бестужев-Рюмин ездил в Киль, где ознакомился с архивами герцога Голштинского. Он вывез в Петербург много интересных документов, среди бумаг оказалась духовная императрицы Екатерины I. В конце 1734 года Бестужева-Рюмина снова перевели в Данию. Благодаря покровительству фаворита русской императрицы Бирона Алексей Петрович был аккредитован посланником при нижнесаксонском дворе и пожалован тайным, а 24 марта 1740 года действительным тайным советником. Бестужев-Рюмин переехал в Петербург, где занял место кабинет-министра. Первый министерский опыт дипломата оказался недолгим и едва не стоил ему жизни. В результате переворота, свергнувшего ненавистного русскому дворянству регента Бирона, Бестужев-Рюмин был арестован заговорщиками во главе с Минихом и брошен в каземат Шлиссельбургской крепости. Под допросом он дал показания на Бирона, но при первом же удобном случае отказался от всех обвинений в адрес временщика, сославшись на угрозы и плохое содержание в тюрьме. Бестужев-Рюмин был привлечен к суду и приговорен к четвертованию. Но Анна Леопольдовна, бывшая недолгое время на престоле, заменила ему казнь ссылкой в Белозерский уезд. Вскоре Бестужев-Рюмин получил оправдание, но от дел его отстранили. Дворцовый переворот 25 ноября 1741 года привел к власти младшую дочь Петра I Елизавету Петровну. В первые полгода царствования Елизаветы значительное влияние при дворе имел французский посланник И.Ж. Шетарди и лейб-медик императрицы граф Лесток. Во многом благодаря их стараниям Бестужев-Рюмин вернулся ко двору, был награжден орденом Андрея Первозванного, назначен сенатором, а затем вице-канцлером. Шетарди даже советовал Елизавете назначить его канцлером. Француз надеялся, что обязанный ему своим возвышением Бестужев-Рюмин будет послушным орудием в его руках. Вице-канцлер Бестужев-Рюмин имел вполне определенные, сложившиеся взгляды на основные задачи русской дипломатии. Главным он считал возвращение к продуманному внешнеполитическому курсу Петра I, что позволило бы России укрепить свой престиж и расширить влияние на международной арене. Когда Шетарди попытался склонить Елизавету к переговорам со Швецией на условиях пересмотра решений Ништадтского мира, он получил решительный отказ. Алексей Петрович полностью разделял позицию императрицы, твердо убежденный в том, что "невозможно начинать никаких переговоров иначе, как приняв в основания Ништадтский мир". Летом 1742 года возобновились военные действия между Россией и Швецией; закончились они полным разгромом шведской армии. В этих условиях шведское правительство решило быстрее начать переговоры о заключении мира. В августе 1743 года в Або был подписан мирный договор России и Швеции. В разработке условий договора Бестужев-Рюмин принимал активное участие. Шведское правительство подтвердило условия Ништадтского мира. Территориальные приобретения России оказались весьма незначительными. Подобные уступки со стороны русской дипломатии, на первый взгляд, могут показаться неоправданными. Тем не менее это был верный и весьма дальновидный шаг. Хорошо зная, что Швеция постоянно становится объектом интриг французской и прусской дипломатии, Бестужев-Рюмин предпочитал заключить длительный мир на умеренных условиях, чем подписывать договор, который вызовет желание пересмотреть его сразу же после подписания. Расчет вице-канцлера оправдал себя уже к осени 1743 года, когда шведское правительство, совершенно неожиданно для версальского двора, подписало с Россией Декларацию о военной помощи, опасаясь нападения Дании и роста крестьянских волнений внутри страны. Бестужев-Рюмин представлял собой довольно редкую фигуру в политической жизни России этого периода, когда фаворитизм набирал силу. Пользуясь большим влиянием на Елизавету, он никогда не был ее фаворитом. Огромное трудолюбие, проницательный ум, блестящие дипломатические способности, умение убеждать позволили ему стать победителем в сложнейшей и жесточайшей борьбе с "французской партией" и ее сторонниками. Однако, считая, что цель оправдывает средства, Алексей Петрович весьма часто пользовался далеко не честными методами, среди которых были и перлюстрация корреспонденции противника, и подкуп, а иногда и шантаж. Но проводимый Бестужевым-Рюминым внешнеполитический курс отличался продуманностью, принципиальностью и четкостью в защите интересов России.

В 1742 году возобновились русско-английские переговоры о союзе. Победы русской армии в войне со Швецией сделали ненужной помощь Англии на Балтике. В августе в связи с бесперспективностью попыток французской дипломатии навязать России свое посредничество в мирных переговорах со Швецией французский посол Шетарди был отозван в Париж. Его отъезд ускорил переговоры, завершившиеся 11 (23) декабря подписанием Московского союзного договора России и Англии. Договор с Англией и активизация русско-австрийских отношений вызвали большую озабоченность в Версале и в Берлине. Деятельность Бестужева-Рюмина могла не только привести к дискредитации версальского посла (Шетарди) при дворе Елизаветы, но и противоречила всем внешнеполитическим планам французского правительства. Поэтому неудивительно, что одной из важнейших задач французской дипломатии в 1742-1745 годах было свержение Бестужева-Рюмина. В этом деле французских представителей полностью поддерживала прусская дипломатия. Фридрих II ставил в прямую зависимость от отстранения Бестужева-Рюмина свои успехи в деле изоляции и полного разгрома Австрии. Если же вице-канцлер удержится на своем месте, следовало "для приобретения его доверия и дружбы" израсходовать значительную сумму денег на его подкуп. Хотя Бестужев-Рюмин, как и большинство государственных деятелей того времени, довольно охотно брал взятки, тем не менее ни французской, ни прусской дипломатии не удалось его подкупить. Он вел ту политику, какую считал нужной. Вице-канцлер нанес ответный удар по "французской партии". По его указанию переписка Шетарди с версальским двором была перехвачена, дешифрована и представлена Елизавете. Помимо весьма откровенных высказываний о целях и задачах политики Франции по отношению к России императрица нашла в письмах нелестные отзывы и комментарии о придворных нравах и быте Петербурга, а главное - о себе самой. В июне 1744 года с громким скандалом Шетарди был выслан из Петербурга. Разоблачение Шетарди привело к падению влияния "французской партии" и укрепило положение Бестужева-Рюмина, который в июле 1744 года был назначен канцлером. Новый канцлер руководствовался во внешней политике такими принципами, в которых видел основу могущества России. Свою концепцию Бестужев-Рюмин называл "системой Петра I". Суть ее состояла в постоянном и неизменном сохранении союзнических отношений с теми государствами, с которыми у России совпадали долговременные интересы. В первую очередь, по мнению канцлера, к ним относились морские державы - Англия, Голландия. С этими странами у России не могло быть территориальных споров, их связывали давние торговые отношения, а также общие интересы на севере Европы. Несомненное значение имел и союз с Саксонией, так как саксонский курфюрст с конца XVII века был еще и королем польским. Бестужев-Рюмин понимал, что Польша с ее нестабильным внутренним положением и постоянной борьбой шляхетских группировок за влияние на очередного избранного короля всегда может стать объектом для антирусских интриг. Важнейшим союзником для России Бестужев-Рюмин считал Австрию, поскольку Габсбурги являлись старыми противниками французских Бурбонов на континенте, а поэтому были заинтересованы в поддержании определенного баланса сил в Центральной и Восточной Европе и не допускали усиления влияния там версальского двора. Основное же назначение русско-австрийского союза Бестужев-Рюмин видел в противодействии Османской империи, которая была в то время весьма опасным южным соседом и для России, и для Австрии. С помощью этого союза он рассчитывал противостоять не только антирусским интригам французской дипломатии в Турции, но и решить одну из важнейших внешнеполитических проблем России - получить выход в Черное море и обеспечить безопасность южных границ. Среди тайных и явных противников России на международной арене Бестужев-Рюмин выделял Францию и Швецию, так как первая опасалась усиления влияния России на европейские дела, а вторая - мечтала о реванше, который восстановил бы ее позиции на Балтике и северо-западе Европы. Хотя у России с названными странами были столь различные интересы, Бестужев-Рюмин считал, однако, что следует поддерживать с ними нормальные дипломатические отношения. Особое внимание Бестужев-Рюмин уделил характеристике "неприятеля потаенного", а потому и более опасного - Пруссии. Канцлер считал, что верить слову и даже договору, подписанному с Пруссией, нельзя: это доказала вся вероломная внешняя политика прусского короля, поэтому союз с ним невозможен и опасен. "Коль более сила короля Прусского умножится, - подчеркивал канцлер, - толь более для нас опасности будет, и мы предвидеть не можем, что от такого сильного, легкомысленного и непостоянного соседа... империи приключиться может". Тем не менее Бестужев-Рюмин не отрицал возможность и необходимость поддерживать между Россией и Пруссией дипломатические отношения. "Внешнеполитическая программа канцлера Бестужева-Рюмина, конечно, не была лишена недостатков, - считает российский историк дипломатии А.Н. Шапкина. - Основными из них были чрезмерная приверженность системе трех союзов (морские державы, Австрия, Саксония) и определенная переоценка общности интересов России с этими странами. Но Бестужев-Рюмин был дальновидным политиком, знавшим большинство тонкостей европейских дипломатических отношений. Он сумел вполне верно определить основные задачи, стоявшие перед русской дипломатией в тот период, указал ее явных и тайных противников, прямых и потенциальных союзников. Внешнеполитическая концепция Бестужева-Рюмина была в целом мало динамичной, но одновременно достаточно гибкой, так как предполагала использование разнообразных методов для достижения поставленных целей и для противоборства с дипломатическими противниками, избегая при этом открытой конфронтации. Однако следует отметить, что в программе канцлера доминировала антипрусская направленность". На принятие Елизаветой внешнеполитической программы Бестужева-Рюмина и изменению внешнеполитического курса России повлияли события осени 1744 года, когда положение в Европе вновь обострилось. В августе прусский король возобновил войну против Австрии. Прусские войска захватили часть Богемии и вторглись в Саксонию. Бестужев-Рюмин приступил к выполнению своей программы.

Еще в феврале 1744 года был возобновлен оборонительный союз с саксонским курфюрстом, однако оставался в силе и союзный договор с Пруссией, заключенный в марте 1743 года. В сложившейся ситуации оба правительства обратились к России за вооруженной поддержкой, как это предусматривалось в договорах, чем поставили российское правительство в затруднительное положение. Петербургский кабинет являлся союзником двух воюющих государств. Бестужев-Рюмин считал необходимым действовать решительно. К этому его побуждала не только собственная внешнеполитическая программа, но и то серьезное поражение, которое прусские войска нанесли Австрии и Саксонии весной и летом 1745 года, когда значительно продвинулись в глубь Прибалтики и стали угрожать северо-западным границам России. В сентябре 1745 года канцлер представил на рассмотрение императрицы записку о мерах, которые должно принять российское правительство в связи с прусско-саксонским конфликтом. Его позиция прозвучала весьма четко: Пруссия, побуждаемая "наущениями и деньгами Франции", нарушила свои договорные обязательства и напала на Саксонию и Австрию, поэтому не может рассчитывать на какую-либо поддержку России. Выступая за оказание помощи Саксонии, Бестужев-Рюмин подразумевал прежде всего дипломатические средства, а в случае неудачи - направление вспомогательного корпуса. Однако канцлер не исключал и возможности вступления в войну в результате присоединения России к заключенному в январе 1745 года Варшавскому договору с Англией, Голландией, Австрией и Саксонией для совместного отражения нападения Пруссии.

В конце 1745 года в Петербурге начались напряженные переговоры о заключении русско-австрийского оборонительного союза. Несмотря на определенную общность интересов, русско-австрийские переговоры были далеко не простыми. Бестужев-Рюмин решительно отклонил настойчивые требования австрийских представителей распространить casus foederis (случай союза) на уже идущую франко-австрийскую войну. Он подчеркнул, что это слишком тяжелое обязательство, не подкрепленное достаточной компенсацией, кроме того, это не отвечает ни интересам России, ни ее внешнеполитическим задачам. Переговоры завершились подписанием 22 мая 1746 года союзного договора России с Австрией сроком на 25 лет. Договор предусматривал оказание взаимной помощи войсками в случае, если союзник подвергнется нападению со стороны третьей державы. Русско-австрийский договор служил краеугольным камнем во внешнеполитической программе канцлера Бестужева-Рюмина и несколько позже был дополнен соглашениями с Польшей и Англией. Соглашение с Австрией на данном этапе отвечало интересам России и позволило достаточно эффективно противостоять расширению прусской агрессии в Европе в годы Семилетней войны. Вслед за подписанием русско-австрийского союзного договора в Петербурге начались русско-английские переговоры о заключении субсидной конвенции - особого вида союзного договора, условия которого предусматривали содержание войск одной из договаривающихся сторон, предоставленных ей другой стороной. Петербургский кабинет рассчитывал привлечь Англию для борьбы с растущей прусской агрессией.

С июня по октябрь 1747 года было подписано три конвенции. Подписание союзного договора с Австрией и трех субсидных конвенций с Англией твердо определило позицию России и сыграло значительную роль в приостановке прусской агрессии и в окончании войны за Австрийское наследство. Канцлер Бестужев-Рюмин был противником русско-французского сближения. Для великого князя и наследника Петра Федоровича Фридрих II был кумиром, поэтому Петр не только выступал против войны с Пруссией, но и откровенно выдавал планы ведения войны через английского резидента прусскому королю. Бестужев-Рюмин с тревогой наблюдал, как ухудшается здоровье Елизаветы. Единственное спасение для себя канцлер нашел в поддержке жены Петра III, великой княгини Екатерины Алексеевны. Задуманный им план должен был привести к свержению Петра III и воцарению Екатерины при ведущей роли в управлении самого Бестужева-Рюмина. Однако заговор был быстро раскрыт. Бестужев, успевший уничтожить компрометирующие его бумаги, был арестован, лишен чинов, званий, орденов и в 1758 году сослан в свое подмосковное имение.

Взошедшая в 1762 году на трон Екатерина II вызвала из ссылки опального дипломата, сделала его генерал-фельдмаршалом и "первым императорским советником". Екатерине II импонировали ум, твердая воля и деловые качества этого политика. "Граф Бестужев думал как патриот и им нелегко было вертеть, - вспоминает государыня в своих "Записках", - хотя человеком был сложным и неоднозначным..." Но если в начале своего правления Екатерина нуждалась в советах мудрого дипломата, то затем она нашла более молодых сподвижников. Бестужев-Рюмин удалился от дел, и вскоре опубликовал книгу "Утешение христианина в несчастии, или Стихи, избранные из Священного Писания". Эта книга была издана в Санкт-Петербурге, Гамбурге и Стокгольме на французском, немецком, шведском и латинском языках. Бестужев-Рюмин прославился не только как великий русский дипломат. Алексей Петрович изобрел популярные и в наши дни "бестужевские капли" от головной боли...

Использованы материалы сайта http://100top.ru/encyclopedia/

Другие биографические материалы:

Шикман А.П. Русский государственный деятель (Шикман А.П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. Москва, 1997 ).

Соловьев Б.И. Сын тайного советника, гофмейстера и фаворита Анны Иоанновны (Соловьев Б.И. Генерал-фельдмаршалы России. Ростов-на-Дону, "Феникс" 2000 ).

Обучался в Копенгагенской академии (Большая энциклопедия русского народа ).

Сухарева О.В. Генерал-фельдмаршал (Сухарева О.В. Кто был кто в России от Петра I до Павла I, Москва, 2005 ).

Выдающийся русский дипломат (Дипломатический словарь. Гл. ред. А. Я. Вышинский и С. А. Лозовский. М., 1948 ).

Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Поступил на службу к курфюрсту Ганноверскому (Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон Энциклопедический словарь ).

Далее читайте:

Бестужевы-Рюмины - русский дворянский род.

Литература:

Бантыш-Каменский Д. Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. М., 1991. Ч. 2.

ВЕЛИКИЙ КАНЦЛЕР

В моей империи только и есть великого, что я да великий князь, но и то величие последнего не более, как призрак.

Императрица Елизавета

Бестужев-Рюмин сменил умершего в ноябре 1743 года князя Черкасского, но не сразу: пост канцлера некоторое время оставался вакантным. Став канцлером, он подал императрице челобитную, в которой изложил весь свой служебный путь и указал на свои небольшие оклады, которые пришлось тратить ради представительских целей. Вследствие этого, жаловался новый канцлер, он попал в долги и просил, для поддержания себя с достоинством «в новопожалованном из первейших государственных чинов характере» , отдать ему в собственность казённые земли в Лифляндии: замок Венден с деревнями, когда-то принадлежавшие шведскому канцлеру А. Оксеншерне. Стоимость деревенек оценивалась в сумме в 3642 ефимка. Просьба канцлера была уважена. Кроме того, Елизавета Петровна отдала ему дом в Петербурге, принадлежавший ранее графу и канцлеру А.И. Остерману.

В помощники себе Бестужев 25 июня 1744 года рекомендовал графа Михаила Илларионовича Воронцова (1714-1767) как «толь честного и совестного и чрез многие опыты верноревностного вашего императорского величества радетельного раба». О деловых качествах «радетельного раба» канцлер не упоминает. Умный и наблюдательный Х.-Г. Манштейн называет Воронцова честным человеком, но ограниченного ума, «без особенного образования и ещё менее научившийся впоследствии» .

Сразу после своего возвышения Бестужев добился удаления из России агента Фридриха II - принцессы Цербстской, матери великой княгини Екатерины Алексеевны. Лестоку, пока он ещё был на свободе, дали понять, чтобы дальше медицины его интересы в Петербурге не распространялись. Во время подготовки свадебных церемоний в связи с браком Петра Фёдоровича на принцессе Анхальт-Цербстской оберцеремониймейстер граф Санти обратился к Лестоку за указанием о том, какое место должны в них занимать Бруммер и ещё один немец. Лесток по старой привычке, словно министр, пришёл к Елизавете с докладом об этом деле и получил в ответ, что канцлеру неприлично вмешиваться в медицинские дела, а ему - в канцлерские, а при первой же аудиенции Бестужеву велела сделать выговор графу Санти, чтоб он хорошенько знал своё дело и обращался по всем вопросам либо к канцлеру, либо к вице-канцлеру, иначе может потерять своё место. Бестужев принял это замечание с большим удовлетворением, так как он недолюбливал графа Санти и называл его в насмешку «обер-конфузионсмейстером».

Несколько позже Бестужев под благовидным предлогом сумел удалить из «голштинского дворика» и Бруммера. Теперь канцлеру никто не мешал, вице-канцлер граф М.И. Воронцов свои оппозиционные взгляды открыто пока не демонстрировал, и Бестужев мог применить свои способности на высоком дипломатическом посту в полной мере. И было к чему приложить руки и знания: «нарушитель европейского порядка» Пруссия и её король привлекали внимание всех европейских столиц.

Версаль и Берлин, поняв, что свергнуть Бестужева с поста канцлера не удастся, сосредоточили свои усилия на вице-канцлере Воронцове. Самому Бестужеву-Рюмину предстояло теперь бороться с одной императрицей - вернее, с её инертностью и предубеждениями. В частности, ему стоило немалых трудов уговорить Елизавету Петровну отнестись более снисходительно к поступкам австрийского посла де Ботты и в интересах дела предать их забвению.

Обязательствами перед голштинским двором связаны были руки канцлера и в Швеции. Он настаивал на том, чтобы восстановить права Бирона на Курляндию, но Елизавета не хотела об этом и слышать и отдала Курляндию в управление принцу Гессен-Гомбургскому. Медленно продвигалось и решение главного вопроса - присоединение России к союзу морских держав, Австрии и Саксонии с целью сплочения сил против Пруссии. Императрица считала целесообразным воздерживаться от активного участия в европейских делах, а Бестужев до поры до времени тоже разделял эти взгляды. Он видел вражду Парижа и Берлина, неискренность Вены и Дрездена и не горел желанием быть на побегушках у иностранных дворов.

Ещё до своего канцлерства Бестужев-Рюмин, по всей вероятности, уже имел в голове вполне определённую программу действий, иначе он вряд ли действовал бы так уверенно и целенаправленно и на мирных переговорах со шведами в Обу, и в схватке со своими противниками, и в контактах с потенциальными союзниками. Антифранцузская направленность внешней политики России была для него очевидна, это был её фундамент, но ведь нужна была и позитивная программа.

Об этом ему из Варшавы писал и брат Михаил Петрович:

«…Мне, топ cherfrere, кажется необходимым, что если у нас ещё никакой прямой системы не принято, то чтобы вы теперь вместе с товарищем своим, принявши самую полезную для России систему, составили план и по нему поступали».

Пока Михаил Петрович был верным союзником своего брата и полностью разделял его взгляды о том, какая политика была бы на пользу России.

Свою концепцию полезной для страны системы или европейского «концерта» новый канцлер, как мы уже сообщили выше, впервые изложил в письме к своему товарищу, вице-канцлеру М.И. Воронцову, а потом развивал её в записках, письмах и докладах государыне. Эту концепцию Бестужев называл «системой Петра I», потому что полагал, что идёт по стопам великого императора, хотя историки позже назвали её системой Бестужева.

Система Бестужева явилась не только плодом его кабинетных размышлений и богатого дипломатического опыта. Она была вызвана к жизни самими событиями: в августе 1744 года Фридрих II начал вторую Силезскую войну и возобновил военные действия против Австрии. Прусская армия захватила Прагу и часть Богемии (Чехии), а потом вторглась в Саксонию. Россия имела с Саксонией оборонительный союз, но оставался в силе и союзный договор с Пруссией. Во второй раз Россия оказалась в щекотливой ситуации, но теперь петербургский кабинет и Бестужев считали необходимым предупредить агрессора и действовать в пользу Саксонии более решительно, тем более что прусские войска весной и летом 1744 года нанесли Австрии и Саксонии серьёзные поражения и приближались к русской Прибалтике.

Конечно, времена изменились, и полностью копировать политику Петра I Бестужев отнюдь не собирался. Он имел в виду следовать духу и заветам великого реформатора. Суть их состояла в том, чтобы стремиться к установлению союзнических отношений с теми государствами, с которыми Россия имела одинаковые долговременные интересы. В первую очередь канцлер относил к таким государствам морские державы Англию и Голландию, с которыми у России не было территориальных споров, связывали давние отношения и имелись общие интересы на севере Европы. Определённое значение в качестве союзника имел также и курфюрст Саксонии, одновременно являвшийся королём Польши. Бестужев-Рюмин напоминал о том, что Пётр I «неотменно желал саксонский двор, колико возможно, наивяще себе присвоять, дабы польские короли сего дома совокупно с ними Речь Посполитую польскую в узде держали». Он отлично знал и понимал, что неуправляемая шляхетская Польша легко могла стать объектом различных антирусских интриг, что история неоднократно демонстрировала.

Потенциальным союзником России Бестужев-Рюмин считал Австрию - в первую очередь потому, что Габсбурги были традиционными противниками Франции, а теперь и Пруссии, и потому были заинтересованы в мире в Центральной и Восточной Европе. Но Австрия была необходима также и для противостояния могущественной Османской империи, постоянно угрожавшей России на южных рубежах. Интересы России требуют, писал канцлер, «чтоб своих союзников не покидать для соблюдения себе взаимно во всяком случае…таких приятелей, на которых бы положиться можно было, а оные суть морские державы, которых Пётр Первый всегда соблюдать старался, король польский как курфюрст саксонский и королева венгерская (то есть австрийская Мария-Терезия. - Б. Г.) по положению их земель, которые натурально с сею империей интерес имеют».

К тайным и явным противникам канцлер вполне справедливо относил Францию и Швецию, первая из которых противодействовала усилению России, а вторая жаждала реванша за поражение в Северной войне. По отношению к Швеции, полагал он, следовало проводить спокойную, продуманную политику, не допускавшую ущемления её интересов. Он указывал также на традиционную связь этих государств с Турцией, где они «издревле весьма вредные для нас интриги… производили».

Главным стержнем своей внешнеполитической системы канцлер полагал её антипрусскую направленность. Поэтому особое внимание он уделял неприятелю пока «потаённому», а потому более опасному - Пруссии. Он отмечал агрессивный характер её внешней политики, наращивание армии и значительный территориальный прирост - особенно с приходом к власти Фридриха И. Верить слову или даже подписанному с Берлином договору, говорил он, никоим образом нельзя - это доказала вся вероломная внешняя политика прусского короля, а потому никакой союз с ним не возможен и опасен.

Это не было утрированием фактов, Бестужев был реальным политиком, и он знал, что говорил. Пруссия разжигала костёр войны не только в Европе, она интриговала в Польше, Турции и Швеции, и цели, преследовавшиеся прусской дипломатией в этих странах, противоречили интересам и Австрии, и России. И в этом, пожалуй, был главный мотив сближения Петербурга с Веной.

Предупреждая об опасности, исходившей для России от Франции, Пруссии и Швеции, канцлер не исключал поддержания с ними нормальных дипломатических отношений.

Сейчас, на расстоянии веков, можно сказать, что система Бестужева-Рюмина, конечно же, была далеко не безупречной. Теперь очевидно, что он переоценивал общность интересов России с названными им странами-союзниками, особенно с Англией. По всей видимости, Бестужев отдавал дань распространившейся в Европе идее «регулярного государства» Г. Лейбница, согласно которой государственный механизм должен был быть систематизирован и приводиться в движение, как в часах. Не секрет, что эти механистические системы были слишком жёсткими и нединамичными, плохо приспособленными к текущим изменениям обстановки, хотя и позволяли добиваться поставленных целей без риска серьёзной конфронтации с партнёрами. После 20 лет бессистемности внешней политики России система Бестужева-Рюмина работала и приносила свои плоды.

Антипрусские мотивы в делах канцлера были определяющими независимо от конъюнктуры. Под давлением внешних обстоятельств и, возможно, для временного снижения напряжённости в русско-прусских отношениях Бестужев был вынужден заключить с Пруссией оборонительный союз, но выполнять его полностью никоим образом не собирался. Когда министр иностранных дел Пруссии Г. Подевильс в связи с саксонским кризисом сделал Бестужеву запрос о причинах невыполнения Россией обязательств по оборонительному союзу, тот ответил, что Россия не обязана была это делать, поскольку Пруссия в войне с Саксонией выступила в роли агрессора.

Что касается разбойных действий Пруссии в Саксонии в августе 1745 года, то Петербург благоразумно решил пока в эту войну не ввязываться, ограничившись по отношению к Дрездену дипломатической поддержкой и выдвижением дополнительных войск в Курляндию. Он не доверял ни союзникам, ни противникам. Особенно настораживала тайная от Петербурга сделка лорда Харрингтона и прусского резидента в Лондоне Андриэ о том, чтобы Силезию окончательно закрепить за Пруссией в обмен на то, что Фридрих II на общегерманском съезде подал голос в пользу признания мужа Марии-Терезии в качестве императора Священной Римской империи . Харрингтон взялся также помирить Берлин с Веной.

Вместе с тем Бестужев не исключал и того, что Россия будет вынуждена выставить против Пруссии войска, но только после окончательного построения союзнической антипрусской коалиции, например, если Россия на известных условиях будет принята в Варшавский союзный договор, заключённый между Австрией, Англией, Голландией и Саксонией в 1745 году. Вице-канцлер Воронцов, в принципе поддерживая мнение канцлера о Саксонии, предлагал также оказать ей финансовую помощь.

Вся жизнь Алексея Бестужева-Рюмина, как мы видим, состояла из борьбы.

Сам путь наверх дался ему, не очень знатному и богатому дворянину, нелегко, а заняв ответственный пост практически первого после императрицы вельможи, он отнюдь не совершал прогулки по лепесткам роз, а шагал через колючие шипы. Наличие многочисленных внешних врагов объяснялось вполне понятными причинами, и они, пожалуй, только привносили в его кровь полезный для его темперамента адреналин. Но вот зависть и ревность соотечественников, людей двора Елизаветы и лиц-прилипал, случайно окруживших этот двор, доставляли значительно больше неприятностей и досады, не давая покоя ни на один день, ни на один час. В русской истории трудно встретить другую такую судьбу чиновника высшего ранга, который был бы вынужден неустанно, всю свою жизнь бороться не на жизнь, а на смерть со своими многочисленными врагами.

А покоя не было. И после изгнания из России Шетарди и нейтрализации Лестока враги Бестужева и империи продолжали свою тайную подрывную работу, и успокаиваться никак было нельзя. 1 сентября 1744 года Бестужев писал Воронцову: «Хотя я и желал, и ваше сиятельство… всемилостивейшее соизволение исходатайствовать изволили, чтоб министерских писем более не просматривать, то, однако ж, я запотребно нахожу при нынешних обстоятельствах за баронами Мардефельдом и Нейгаузом посматривать, яко они… провираются». Перлюстрация и дешифровка депеш иностранных посланников и резидентов по-прежнему были важным средством наблюдения за замыслами противников России.

Так накануне было вскрыто письмо баварского посланника И. Нойхауза (Нейгауз) от 13 июля, в котором говорилось: «Вчера по окончании куртага принцесса Цербстская вручила мне письмо к вашему императорскому величеству, прибавив, что она не только как императорская вассалка всякую должную венерацию (то есть почтение. - Б. Г.) к высочайшей вашей особе у но и… врождённую её дому особенную покорность и венерацию имеет, к чему она свою дочь, которая с своим будущим супругом и без того склонна , с прочими окружающими людьми ревностнейше будет привлекать».

Продолжал «провираться» и Мардефельд, который пел дифирамбы матери невесты Петра Фёдоровича, задержавшейся в России в связи со свадьбой дочери: «Я должен отдать справедливость принцессе Цербстской, что она истинно радеет интересам королевским». Поздравляя Фридриха II с удачным походом в Богемию, посланник писал ему: «Великий князь мне сказал: я сердечно поздравляю. Молодая великая княжна многократно повторяла: “Слава Богу!” Принцесса-мать не могла найти довольно сильных выражений для своей радости…» Понятное дело, от таких наследников русского престола настроение у Алексея Петровича вряд ли поднималось.

Посланник Франции д"Аллион предпринял ещё одну попытку одновременно подкупить Бестужева и Воронцова, обещая им со стороны своего двора благосклонное отношение к выгодному для России договору. Бестужев и Воронцов ответили ему, что прежде следовало бы подписать договор, а потом уж заводить речь о «пенсионе».

Благодарим покорно, - отвечали они французскому послу, настаивавшему на своём варианте: сначала пенсион, а потом - договор. - Щедрость императрицы избавляет нас от нужды.

Но это скоро всё ушло в прошлое. Скоро Михаил Илларионович изменит своё отношение к канцлеру и начнёт «дрейф» в противоположную от него сторону. Будучи ещё конференц-министром, Воронцов был одним из тех русских вельмож, которые считали необходимым не допускать французского влияния на Россию и проводить вовне исключительно национальную русскую политику и поддерживать любое антифранцузское и антипрусское движение в Европе. Воронцов активно участвовал в государственном перевороте и способствовал возведению на престол Елизаветы Петровны, и вполне естественно, пишет Соловьёв, что по отношению к Бестужевым, попавшим под репрессивную машину предыдущих режимов, он вёл себя как покровитель. Это можно видеть хотя бы из тех почтительных и чуть ли не подобострастных писем, которые вице-канцлер Бестужев писал к нему в начале 40-х годов.

Французские и прусские дипломаты, несмотря на минимальное расхождение взглядов у канцлера и вице-канцлера, предприняли очередную попытку отстранить от дел Бестужева-Рюмина и заменить его Воронцовым. План этот не лишён был оснований по нескольким причинам. Во-первых, Михаил Илларионович был большим поклонником Франции и французской культуры и так же благосклонно относился к Пруссии. Во-вторых, он был женат на кузине Елизаветы Петровны графине Анне Карловне Скавронской и был в числе близких друзей императрицы. И, в-третьих, он, в отличие от Алексея Петровича, не горел пока желанием заниматься службой, но зато «горело» его самолюбие. Он завидовал Бестужеву, который один пользовался всем почётом и уважением, в то время как сам оставался в тени, - по выражению Соловьёва, «скромный спутник блестящей планеты». И вот Воронцов изменился и стал не только оппонентом Бестужева, но и его ярым врагом.

Возня вокруг Воронцова, кажется, происходила без всякого участия Елизаветы. Когда однажды Бруммер начал хвалить ей вице-канцлера Воронцова, она сказала: «Я имею о Воронцове очень хорошее мнение , и похвалы такого негодяя, как ты могут только переменить это мнение , потому что я должна заключить у что Воронцов одинаких с тобой мнений». Одна эта фраза делает честь нашей якобы взбалмошной и не расположенной к государственным делам императрице. С наглецами и подлецами она не церемонилась.

Весной 1744 года Фридрих II принялся хлопотать о пожаловании Воронцову титула графа Священной Римской империи, а в августе 1745 года французский посол д"Аллион уверенно (в который раз!) писал в Париж о скором падении Бестужева-Рюмина. Год спустя он уже более осторожно предполагал, что Бестужева можно было «ослепить» лишь крупной взяткой, в то время как Воронцов мог бы удовлетвориться «пенсией». В начале июня 1745 года д"Аллион сообщил министру иностранных дел Франции д"Аржансону, что он предложил «ослепительную» сумму денег канцлеру, но тот выслушал его предложение равнодушно. Воронцов без всякой пенсии и взятки дал д"Аллиону заверения в том, что Франция могла всегда полагаться на дружественное к себе отношение со стороны русского двора, и посланник радостно сообщил в Париж, что сэкономил на вице-канцлере королевские деньги.

Михаил Илларионович знал, что канцлер внимательно следил за входящей и исходящей корреспонденцией иностранных министров в Петербурге, и проявлял крайнюю осторожность в своих контактах с ними. На перлюстрированной и декодированной депеше д"Аллиона он сделал оправдательную пометку о том, что если француз предложит ему взятку в виде 50 тысяч, он откажется от неё, потому что раньше не соблазнился и 100 тысячами рублей. Но Воронцова подвела следующая депеша д"Аллиона, в которой говорилось: «Почти нет сомнения, что Воронцов свергнет Бестужева, и это событие не заставило бы себя долго ждать, если б, по несчастию, нездоровье г. Воронцова не принуждало его ехать… за границу». Вице-канцлер поспешил отмежеваться от д"Аллиона пометой о том, что французский министр никаких заверений по поводу свержения канцлера от него не получал, и что Бестужеву «кроме прямой дружбы, от меня ничего инаго не будет». Но обмануть канцлера этой отговоркой было трудно: он наверняка уже доложил об этом эпизоде Елизавете Петровне и сделал необходимые для себя выводы.

Воронцов, по выражению английского посланника Хинд-форда, снял маску в апреле 1745 года, когда в Петербурге проходила конференция с участием Бестужева, Воронцова и посланников Англии (Хиндфорд), Австрии (Розенберг), Голландии (Дедье) и Саксонии (Петцольд). На конференции обсуждался вопрос о присоединении России к Варшавскому договору. Воронцов, соблазнённый предложением д"Аллиона о четверном союзе Франции, России, Пруссии и Саксонии, открыто выступил против участия России в этом антифранцузском и антипрусском союзе, и Хиндфорд 29 апреля писал лорду Картерету: «Другмой (Бестужев. - С. С.) намерен подать своё мнение в самых сильных выражениях, если соперник осмелится подать своё в таких же». Но Бестужеву-Рюмину, судя по всему, пришлось пойти на компромисс с Воронцовым, потому что в его ответе послам от 30 мая говорилось, что России незачем было присоединяться к Варшавскому договору, поскольку она и так уже связана целым рядом двусторонних соглашений с его странами- участниками. Думается, это отступление от своей системы было допущено Бестужевым не без давления со стороны Елизаветы Петровны.

И канцлер, и вице-канцлер знали, что окружение рассматривало их как непримиримых соперников, и уже этого было достаточно, чтобы они видели, что между ними брошен нож. Единственным выходом для Воронцова было стать в открытую оппозицию к канцлеру и попытаться завоевать собственный авторитет. Сделать это было легко и выгодно: и страна, и государство, и люди устали от пертурбаций, переворотов и войн, а канцлер не уставал призывать всех к новым испытаниям и утверждению России на европейской арене. Это было полезно и необходимо, но кто в то время полностью разделял эти взгляды? Изоляционизм был в крови русских людей, а заграницу после Петра I его птенцы стали воспринимать лишь как возможность приобщиться к роскоши. Да и этой роскошью могли воспользоваться всего десятка два-три аристократов.

Так что Воронцов мог успешно играть роль «патриота». Для этого не было нужды менять систему - достаточно было ограничиться лёгкой помощью Австрии и Саксонии и пугать Пруссию сильными демаршами и дипломатическими представлениями, не ввязываясь в разорительные войны. Это вполне отвечало и русскому менталитету, и интересам тех же Франции и Пруссии, которые рьяно принялись отрывать Воронцова от Бестужева.

Соловьёв пишет, что позиция Воронцова в прусско-саксонском конфликте - ограничиться лишь денежной поддержкой для Дрездена и ролью посредника между обеими воюющими странами - стала для него роковой. Она сильно не понравилась Елизавете, и она уже без всякой дипломатии дала понять вице-канцлеру, что не возражает, если бы он выехал на некоторое время подлечиться за границу.

29 августа императрица подписала паспорт на выезд Воронцова «в чужие края» и рескрипт ко всем иностранным дворам с извещением о выезде вице-канцлера в Европу. Коллегиальное обсуждение прусско-саксонского конфликта состоялось уже без Воронцова. Париж и Берлин в очередной раз просчитались, верх в борьбе за власть в Коллегии иностранных дел выиграл Бестужев, а Воронцов был вынужден отправиться с женой и секретарём Ф.Д. Бехтеевым в путешествие по Европе. Его маршрут с сентября 1745 года по август 1746 года включал Берлин, Дрезден, Прагу, Вену, Венецию, Рим, Неаполь и Париж. Уезжая, он оставил императрице пророчество о том, что англичане, на которых канцлер делал такую сильную ставку, в конечном итоге подведут Россию и заключат с Пруссией отдельный мир. К сожалению, это пророчество скоро сбылось.

Проезжая через Берлин, Воронцов посетил Фридриха II, чем навлёк на себя дополнительный гнев Елизаветы Петровны. Вернувшись через год домой, он, казалось, окончательно утратил все шансы на то, чтобы при Бестужеве-Рюмине вернуться к занятиям внешней политикой. Но он придёт туда снова, хотя для этого нужно будет «уйти» самого Бестужева-Рюмина.

В октябре 1745 года из Парижа пришла реляция советника миссии Г. Гросса, сильно раздражившая Елизавету Петровну. Гросс докладывал, что во время аудиенции у статс-секретаря МИД Франции Рене-Луид"Аржансона(1694-1757) последний «с порицанием отозвался о канцлере и его брате, почитая их, как и его, Г роса, английской стороне преданными, и что они якобы несходственно с намерениями Её Императорскаго Величества в делах поступают» . Императрица указала своему послу в Голландии А.Г. Головкину (1688-1760) предпринять перед французским посланником аббатом де ла Биллем демарш и выразить королю Франции своё возмущение поведением д"Аржансона. Аналогичное указание получил канцлер Бестужев-Рюмин: он должен был «о таких даржансовых поношениях пристойным и по возможности чувствительным образом выговорить» послу в Петербурге д"Аллиону. Конечно, императрица в первую очередь защищала собственную честь и честь страны, но одновременно она вступалась и за своего канцлера, брала его под свою защиту и демонстрировала его обидчикам, что Алексей Петрович пользуется у неё полным доверием.

Послу Головкину в это же время поступил указ Елизаветы о покупке у некоего амстердамского купца крохотной мартышки «сирень, обезьяна, цветом зелёная и толь малая, что совсем входит в индейский орех… и чтоб оную для куриозности бы ко Двору Нашему достать…». Письмо с указом пришло к Головкину за подписью Великого канцлера и вице-канцлера - ко всему прочему им приходилось заниматься и мелкими забавами своей государыни! Мартышка была куплена и доставлена Елизавете Петровне с нарочным курьером гвардии сержантом Валуевым. Неизвестно только, с орехом или без.

Но «великим» императрица своего канцлера не признавала, несмотря на титул. Жан-Луи Фавье, секретарь французской миссии в Петербурге в 1760-е годы в своих записках приводит показательный эпизод: Бестужев как-то в присутствии императрицы «зарапортовался» и назвал себя согласно официальному титулу «великим» и тут же получил щелчок по носу: «Знайте, - сказала она ему, - что в моей империи только и есть великого, что я да великий князь, но и то величие последнего не более, как призрак».

…Пока обсуждались прусско-саксонские дела, Елизавета спешила покончить с несколько затянувшимися матримониальными делами. С 21 по 31 августа 1745 года Петербург отпраздновал наконец свадьбу наследника с принцессой Анхальт-Цербстской, и надобность в присутствии таких ненавистных Бестужеву персон, как мать невесты и Бруммер, отпала. Бруммер очень надеялся получить место голштинского наместника, в этом был заинтересован и шведский кронпринц Адольф-Фредрик, но к этому времени все, включая великого князя Петра Фёдоровича, окончательно устали от него, и Бестужев с Елизаветой Петровной не преминули этим воспользоваться.

У Петра Фёдоровича был ещё один дядя - принц Август, который обвинил старшего брата Адольфа-Фредрика в том, что тот в бытность свою правителем Голштинии допустил растрату казны герцогства. Петербург решил сделать теперь ставку на Августа. Принц Август получил приглашение приехать в Россию, чтобы оформить свои права, в то время как его сестра, мать великой княгини Екатерины Алексеевны (принцесса Цербстская) всячески отговаривала его, пугала страшным Бестужевым и предлагала лучше поступить на службу в голландскую армию.

28 сентября принцесса Цербстская, после драматичного и нелицеприятного разговора с Елизаветой Петровной, наконец удалилась из России. Ещё в июне Елизавета Петровна по докладу канцлера распорядилась «корреспонденцию Её Светлости принцессы Цербстской секретно открывать и разсматривать, и буде что преосудителное найдётся, то и оригинальныя письма удерживать». Вслед за её светлостью стал паковать вещи и Бруммер. Петербургский воздух стал чище, и Бестужев мог на некоторое время вздохнуть с облегчением.

…Мнение Бестужева по поводу общего положения России и прусско-саксонского конфликта было подано 13/24 сентября 1745 года. С. Нелипович пишет, что это был второй после знаменитого мнения А.И. Остермана 1725 года анализ роли России в современной Европе. Канцлер решительно не соглашался с мнением изоляционистов, доказывая, что «ни одна держава без союзов себя содержать не может». Во вступительной части канцлер напоминал о той большой роли, которую играла Англия в политике, но особенно в торговле с Россией. Нынешние отношения империи с этой страной закреплены полезным и нужным союзным договором, основанным на общих интересах в Балтийском море, и является гарантией того, что англичане в конфликте со шведами будут придерживаться нейтралитета. Союз с Пруссией тоже был бы весьма полезен России, если бы не вероломное поведение её короля Фидриха II и его антирусские происки в Швеции и Османской Порте. Третий полезный для России союз - с Саксонией. Текущий момент был, по мнению канцлера, таков, что России в конфликте Пруссии и Саксонии нужно было принимать сторону жертвы агрессии, то есть стать на сторону Саксонии, но прямого участия в военных действиях не принимать.

На совете 3 октября Елизавета, выслушав мнение своих министров и генералов, приняла решение выдвинуть в Курляндию такое число полков, которое будет возможно разместить там на зимних квартирах. Одновременно резидент России в Берлине Чернышев должен был предупредить прусское правительство о том, чтобы Пруссия воздержалась от нападения на Саксонию, а посланнику в Дрездене М.П. Бестужеву-Рюмину было предложено вступить в консультации со двором курфюрста Саксонии Августа III.

Соловьёв пишет, что, когда канцлер Бестужев сообщил это решение Мардефельду, тот онемел от удивления. Хиндфорд написал в Лондон о том, чтобы Англия и другие морские державы (Голландия и Дания) не упустили момент и поддержали Россию субсидиями. Бестужев, единственный «партизан» Англии при дворе Елизаветы, уговорив государыню предпринять решительный шаг в Курляндии, надеялся привлечь для поддержания русских полков английские деньги. Если субсидии не поступят, писал Хиндбург, Лондон может лишиться дружбы Бестужева.

К сожалению, тех мер, которые приняла Россия, оказалось недостаточно. Фридрих II понял, что Россия воевать с ним не готова, и вторгся со своей армией в Саксонию. Пруссаки одержали над саксонцами весьма лёгкую и громкую победу, и курфюршество Саксония для России стало потерянным, будучи подмятым политической системой Пруссии и Франции. Была ли позиция канцлера по отношению к прусско-саксонсому конфликту просчётом? Вряд ли. Бестужев понимал, что русская армия для ведения активных военных действий в Европе ещё не была готова, потому что не хватало средств на её содержание, а потому дал совет ограничиться в Курляндии демонстрацией силы в надежде, что Фридрих испугается и от вторжения в Саксонию воздержится. Но прусский король разгадал замысел Бестужева и поступил в соответствии со своими планами. С. Нелипович утверждает, что канцлер не хотел втягивать Россию в войну за Саксонию, потому что опасался, что все тяготы войны пришлось бы переносить русской стороне. Это похоже на правду. Скоро действия англичан подтвердили эти опасения.

М.П. Бестужев-Рюмин докладывал брату о том, как он, приехав из Дрездена в Прагу, слушал выступление короля Пруссии. В своей речи Фридрих II заявил, что никогда не забудет, как Россия предпочла применить союзный договор с Саксонией, но отказалась сделать это по отношению к Пруссии. В заключение выступления Фридрих II пообещал отомстить русским и их союзникам и многозначительно посмотрел при этом на шведского посланника.

Впрочем, Фридрих II не стал больше испытывать терпение Европы и поспешил заключить мир не только с побеждённой Саксонией, но и с Австрией. М.П. Бестужев-Рюмин в Дрездене сетовал на то, что в распоряжении саксонского кабинета не было достаточно точной информации о намерениях Фридриха II, в то время как прусские генералы располагали полной и достоверной информацией о саксонской армии. Против этих слов канцлер в Петербурге сделал заметку на полях: «Всещедрый Боже, да сохрани, чтоб о здешних пред восприятиях не сведал и не предупредил бы, как саксонцев».

Какие же это были пред восприятия?

Это были меры, которые Россия должна была принять в новой ситуации, перед которой она была поставлена дерзким победоносным маршем прусской армии на Дрезден. Елизавета была вынуждена признать, что надо было готовиться к возможной войне с Пруссией. С 21 по 25 декабря в Зимнем её императорского величества дворце заседал специальный совет, на котором главенствовал канцлер. Принятое на совете и одобренное императрицей заключение предусматривало оказание более деятельной помощи Саксонии против Пруссии, и Бестужев торжествовал. Он говорил Хиндфорду, что если морские державы дадут субсидии, то Россия за одну кампанию может восстановить мир в Германии.

Именно во время прусско-саксонской войны д"Аллион предложил Бестужеву взятку в размере 50 тысяч рублей. Канцлер с торжеством докладывал Елизавете Петровне: «Когда Дальон прежде сулил двоекратно канцлеру полмиллиона ливров, то при этом никаких условий не предписывал; и несмотря на то оба раза был так отпотчиван, что удивительно, как он опять осмелился предложить 50000 с условием, чтоб назначенные на помощь курфюрсту Саксонскому русские войска остались без движения в Курляндии».

По настоянию канцлера императрица Елизавета в конце 1745 года заявила англичанам, что Россия готова взять на себя обязательство продолжить борьбу с Пруссией, но при условии получения от Лондона субсидий на содержание армии. Но Англия, уже связанная ганноверским (предательским) договором с Пруссией, встретила это предложение отказом. Австрийская Мария-Терезия к этому времени примирилась с Фридрихом II, и Англия, естественно, уже была тоже заинтересована в мире с Пруссией. Английский посол заявил Бестужеву, что Россия со своим предложением опоздала. В прошлом Лондон несколько раз пытался склонить Петербург к союзу (правда, до того, как внешней политикой стал управлять Бестужев-Рюмин), но Остерман каждый раз тянул и находил предлоги, чтобы затянуть переговоры.

По самолюбию канцлера, делавшего в своей политике ставку на Англию, был нанесён сильный удар. Он был взбешен, обескуражен и обозлён и в пылу дискуссии с Хиндфордом намекнул даже на возможность сближения России с Францией. Но всё это были эмоции, что хорошо понимали оба собеседника.

Это был первый звонок, предупреждавший канцлера о грозившей ему и его системе опасности. Он должен был принять меры по корректировке своей системы, но, вероятно, по причине самоуверенности и самолюбия не сделал этого, продолжая упорно придерживаться проанглийской ориентации.

События между тем стали развиваться таким образом, что петербургский кабинет при активном участии Бестужева-Рюмина был всё-таки вынужден запланировать на 1746 год наступательную военную операцию против Пруссии, для чего русская армия демонстративно начала концентрировать свои войска в Курляндии. Но до вступления в войну России на этот раз снова не дошло: в декабре «шах Надир Прусский» , как прозвала Фридриха II Елизавета Петровна, сильно напуганный появлением у своих границ русской армии, поспешил замириться с Австрией. Однако свою антирусскую деятельность прусская дипломатия при этом только усилила, о чём не замедлили донести канцлеру посланники из Стокгольма, Копенгагена и Гамбурга. Одновременно Берлин снова сделал ставку на подкуп русских министров, в первую очередь тех, кто занимался внешними делами России.

8/19 апреля 1746 года Фридрих II писал своему канцлеру Подевильсу о своих опасениях по поводу силы русской армии и особенно по поводу казаков и татар, «которые могут в течение 8 дней выжечь и опустошить всю страну без малейшей возможности помешать им. Если вероятно объявление войны со стороны России, то я не вижу иного способа, кроме покупки мира у тщеславного министра за 100 -200 тысяч талеров». С. Нелипович пишет, что 19/30 апреля Берлин направил Санкт-Петербургу ноту протеста в связи с концентрацией русских войск на границах с Пруссией и Польшей, а также 100 тысяч талеров (более 100 тысяч рублей серебром) для вручения Бестужеву-Рюмину.

По сведениям Валишевского, прусский посланник Мардефельд, во исполнение указаний Фридриха II, вручил Бестужеву и Воронцову по 50 тысяч талеров каждому. Деньги канцлер принял охотно, это случилось во время переговоров с Мардефельдом о российских гарантиях Дрезденского мира, но при этом он заявил, что о гарантиях Силезии не может быть и речи. Что касается концентрации русской армии на подступах к Пруссии, то он объяснил её необходимостью обороны русских границ в условиях непрекращающихся войн в Европе.

В августе на сенатской комиссии по вопросам безопасности Лифляндии и Эстлянди и генерал-прокурор Сената князь И.Ю. Трубецкой и генералы П. Шувалов А.И. Румянцев выступили против наращивания войск на северо-западных границах, за сокращение расходов на армию и отвод полков из Остзейской провинции в глубь страны. Однако под давлением А.П. Бестужева-Рюмина и генералов А.Б. Бутурлина, В.А. Репнина и президента Военной коллегии С.Ф. Апраксина Елизавета Петровна согласилась оставить войска в Прибалтике на зимних квартирах и реквизировать в их пользу хлеб помещиков Псковской и Остзейской провинции. Группировка Воронцова в этом вопросе потерпела поражение. Купить мир у «тщеславного министра» Берлину не удалось. Впрочем, «шах Надир» не разбрасывался деньгами и предпочитал вместо подкупов одерживать громкие победы над австрийцами и саксонцами. Победы действовали куда вернее.

Решая неотложные дела, канцлер не забывал и о таких «мелочах», как выработка правил и этикета по приёму иностранных послов, о выдаче им подарков, о праве на беспошлинный ввоз товаров для дипломатов и т.п. (письмо к Черкасову от 12 марта 1744 года) или выплата Швеции очередной суммы субсидий, о чём он напоминает барону Черкасову в письме от 26 сентября 1746 года.

За посланником Пруссии Мардефельдом Бестужев-Рюмин продолжал следить наивнимательнейшим образом. В ноябре 1745 года императрица приказала канцлеру «открывание писем на почте от барона Мардефельда и к нему присылаемых продолжать. И все оныя списывать в запас, ежели цифирный ключ для разобрания оных из Франкфурта… привезён будет». По всей видимости, во Франкфурте у канцлера был свой человечек, имевший доступ к шифрам прусского короля. Кстати, когда императрица в конце 1745 года вознамерилась посетить Ригу, то она приказала в число сопровождавших её чиновников включить не только канцлера Бестужева и сотрудников КИД, но и д.с.с. Гольдбаха - «для известной его работы и всякаго на французском языке случающагося сочинения». Работа дешифровалыцика Гольдбаха не должна была прерываться ни на один день!

Французская дипломатия, стоявшая за агрессивными действиями Пруссии, попыток «приручить» русского канцлера тоже не прекращала. Посланник д"Аллион в конце 1745 года предпринял очередную неудачную попытку подкупить Бестужева-Рюмина, но она не произвела на канцлера должного впечатления. Алексей Петрович, несомненно, любил деньги, они быстро ускользали из его рук, но у него были тем не менее принципы относительно того, от кого и когда следовало принимать подарки.

А пока канцлер с помощью X. Гольдбаха продолжал читать переписку неудачного взяткодателя со своим министром д"Аржансоном и отлично знал, как мало д"Аржансон ценил своего посланника в Петербурге, и какой грязью в своих отчётах в Париж поливал его, Бестужева, д"Аллион, называя «бесчестным человеком, который продаёт своё влияние за золото англичанам и австрийцам, не отнимая от себя, впрочем, возможности заработать и в другом месте». На полях своего доклада государыне Бестужев-Рюмин против этих слов сделал на полях заметку: «Сии и сему подобные Далионом чинимые враки ему неприметным образом путь в Сибирь приуготовляют; но понеже оные со временем усугубятся, того ради слабейте мнится ему ещё на несколько время свободу дать яд его далее испущать» .

Канцлер теперь уже никого не боялся. «В то время, когда почти вся Европа и Азия во вредительских войнах находятся, - писал Бестужев в сентябре 1745 года, - здешняя империя благополучно для пользы своих народов глубоким миром и тишиной пользуется».

Обстановка в Европе на самом деле осложнялась, и нужно было постоянно думать о поиске союзников для России. Больше ждать было нельзя, и в конце 1745 года Бестужев-Рюмин, опираясь на результаты конференции в Зимнем дворце от 21 декабря 1745/1 января 1746 года, наметившей решительные военные меры против Пруссии в Прибалтике и на Балтике, начал переговоры с Веной о заключении русско-австрийского оборонительного союза. Он полагал, что основой для него должен был послужить аналогичный договор 1726 года. Переговоры осложнялись отзвуками лопухинского дела, но императрица Мария-Терезия в конце концов была вынуждена пойти русской стороне на уступки и приказала посадить своего бывшего посланника Ботта в тюрьму. В Петербург прибыл её новый посланник, Урзинн фон Розенберг, и привёз от своей государыни примирительное письмо Елизавете. И дело сдвинулось с места. Австрийцы, правда, потребовали, чтобы союзные обязательства России распространялись и на австро-французский конфликт, но против этого резко выступил бдительный Бестужев-Рюмин, разъясняя австрийцам, что такие обязательства для российской стороны были бы слишком обременительными. На его взгляд, достаточно было участия русских солдат в военных действиях против одной Пруссии.

На том и порешили. 22 мая/2 июня 1746 года в доме Бестужева-Рюмина был подписан договор сроком на 25 лет, что по тогдашним временам, при постоянно менявшейся внешнеполитической конъюнктуре, для России было довольно смело. Каждая из сторон обязалась выставить на помощь подвергшемуся нападению союзнику 20 тыс. пехоты и 10 тыс. кавалерии. При возникновении войны Австрии с Италией или России с Турцией союзник ограничивался лишь демонстрацией силы на границе союзного государства. Одной из секретных статей предусматривалась поддержка Австрией прав великого князя Петра Фёдоровича на Шлезвиг-Гольштейн, который присоединила к себе Дания. Австрия пошла на эту жертву, хотя она могла привести к разрыву австро-датского договора от 1732 года.

С. Нелипович пишет о большой победе русских дипломатов во главе с Бестужевым-Рюминым: обязанности России по отношению к Австрии значительно перевешивались гарантиями Вены против беспокойных русских соседей - Швеции, Пруссии и Турции. Русско-австрийский договор, один из первых тайных трактатов в истории России, имея однозначно антипрусскую направленность, стал лишь первым звеном в системе договоров, предварив собой целую цепочку других международных соглашений России.

Вслед за русско-австрийским соглашением Бестужеву 10 июня 1746 года удалось заключить оборонительный союз с Данией, имевший ярко выраженную антишведскую направленность. Для этого ему нужно было, наоборот, отказаться от защиты интересов голштинского двора. Как нам представляется, большой жалости канцлер по этому поводу не испытывал. Великий князь Пётр Фёдорович, формальный правитель утерянной Голштинии, своими претензиями доставлял ему одни только хлопоты. Голштинский министр Петер Пе(х)лин, совершенно преданный канцлеру Бестужеву, и датский посланник в Петербурге Линар , занимавшиеся этим вопросом, предложили великому князю замену - Ольденбургское герцогство и княжество Дельменхорст, но Пётр Фёдорович с Голштинией расставаться не захотел. Пришлось просто пренебречь его желанием, естественно, не ставя его об этом в известность. В секретной статье договора, абсолютно неизвестной тогда и шведам, Елизавета Петровна брала на себя перед датчанами ответное обязательство никогда не позволять шведским королям владеть Голштинией и обещала уговорить Адольфа-Фредрика отказаться от своих наследственных прав на герцогство. Копенгагену это реальное и выгодное предложение понравилось куда больше, нежели ничем не подкреплённые обещания Швеции. Всё это свидетельствовало о том, что в Петербурге стал преобладать реальный взгляд на развитие событий в Скандинавии, и что на Адольфа-Фредрика в Коллегии иностранных дел ставку уже не делали.

В следующем, 1747 году России, то есть Бестужеву-Рюмину, удалось заключить выгодную конвенцию с Османской Портой и на некоторое время нейтрализовать её агрессивные по отношению к России намерения. Австро-русский договор - краеугольный камень внешнеполитической программы Бестужева-Рюмина - несколько позже был также дополнен договорами с Польшей и Англией. Курс на союз с Австрией, взятый ещё дипломатией Петра I, но реализованный лишь Бестужевым-Рюминым, продолжится - плохо ли, хорошо ли, об этом следует судить в другом месте, - на протяжении более сотни лет. Во всяком случае, в тот период этот альянс был для России весьма необходимой и полезной мерой.

За новые успехи на внешнеполитическом фронте на Бестужева-Рюмина посыпались милости императрицы: он получил от неё 6 тысяч червонцев, и ему была пожалована мыза Каменный Нос в Ингерманландии, конфискованная всё у того же А.И. Остермана. Трудно сказать, испытывал ли великий канцлер Елизаветы какое-либо внутреннее торжество над своим бывшим противником, хотя друзья и недруги Алексея Петровича полагали, что это так и было.

А.П. Бестужев-Рюмин очень рассчитывал также на вознаграждение со стороны австрийцев. Каково же было его удивление, когда посланник Й. Урзинн фон Розенберг рассказал ему, что у него не только не было свободных денег, но он испытывал недостаток средств даже на собственное содержание. На приёме у Елизаветы Петровны его пригласили к карточному столу, и несчастный австриец обливался потом при одной только мысли, что в случае проигрыша ему нечем будет уплатить долг. Ему удалось, однако, выиграть у русской императрицы 400 рублей, на которые он кое-как сводил концы с концами своё проживание в дорогой русской столице. Бестужев не был скаредным человеком и ссудил Розенберга своими деньгами, дав ему в долг 3 тысячи рублей. Позже за подписание договора Бестужев всё-таки «отыгрался» на австрийцах и получил, как он и рассчитывал, полагавшийся австрийский «пенсион» в размере 6 тысяч червонцев.

Вена и Петербург призывали присоединиться к договору и другие страны, в первую очередь Англию. Брат канцлера М.П. Бестужев-Рюмин пытался противостоять франко-прусской дипломатии в Польше и приступил к изучению условий для того, чтобы освободить из объятий Пруссии Саксонию и снова склонить Августа III на сторону Австрии и России.

Русско-австрийский договор застиг Версаль врасплох. В то время как д"Аржансон «ублажал» гостившего во Франции вице-канцлера М.И. Воронцова, рассказывавшего с таинственным видом о милостях, которыми он якобы пользовался у государыни-матушки Елизаветы, о своих разногласиях с Бестужевым и симпатиях к Франции, Бестужев женил своего сына Андрея на племяннице фаворита А.Г. Разумовского и ещё более укрепил своё положение. В отсутствие Воронцова его партия потерпела окончательное поражение и притихла, а сторонники великого канцлера на конференции в Зимнем дворце в конце 1746 - начале 1747 года сумели убедить императрицу в необходимости присоединиться к австро-английской конвенции, направленной против Франции. На деньги австрийцев и англичан Россия обязывалась выставить 30-тысячный вспомогательный корпус или вместо него сосредоточить в Курляндии и на Двине у Риги 90-тысячную армию и 50 галер.

Но канцлер не слишком заносился и старался сохранить со своим заместителем хотя бы видимость приличных отношений. Так в переписке с ним Бестужев называл Воронцова своим искренним и нелицемерным другом, а себя - вернейшим и усерднейшим слугой. Извещая Михаила Илларионовича о том, что императрица всегда милостиво отзывалась и о нём, и о его жене, Алексей Петрович писал: «Я без похвалы сказать могу, что редко какой день проходит, когда б я с прочими вашего сиятельства приятелями за здравие ваше не пил».

Воронцов тоже знал цену всем этим уверениям и сердился на канцлера за то, что тот не информировал его о важных и секретных делах Коллегии. Ещё больше Воронцов рассердился, когда узнал, что человек, бывший его правой рукой - Адриан Иванович Неплюев - назначен резидентом в Константинополь, и не скрыл своего неудовольствия . Бестужев оправдывался, что и без Неплюева дела в Коллегии идут прекрасно, и что он по-прежнему хорошо относится к этому работнику.

Соловьёв пишет, что из переписки канцлера с вице-канцлером видно, что первый всё-таки сильно побаивался второго, льстил ему и желал бы «войти с ним в прежние дружеские отношения, в прежнее политическое единомыслие…». Но Бестужев не упустил случая, чтобы не уколоть своего противника тем, что французы якобы не оказали ему при въезде в Париж подобающие его высокому рангу почести: «Подлинно вашему сиятельству во всех французских городах толико чести, как коронованной главе оказано, ибо для вас гарнизоны в ружьё ставили, и из пушек стреляно, и капитаны с целою ротою для караула придаваны бывали, почему я ожидал, что потому жив Париже приём для вашего сиятельства распоряжён будет. Но в какое я удивление пришёл, когда я весьма противное тому усмотрел, особливо же, что её сиятельству дражайшей вашей супруге табурета у королевы не дозволено…»

Трудно сказать, чего в данном письме больше - издёвки, злорадства или притворного почтения, но искренним сожалением в нём и не пахнет. Как бы в ответ на это письмо канцлера Воронцов прислал подробный отчёт о том, с каким почётом и как пышно его принимал Фридрих II в Берлине. Но, кажется, зря он это сделал - Елизавета восприняла это с большим недовольством.

Сторонники Воронцова, по выражению д"Аллиона, ждали его возвращении в Петербург, как евреи пророка Моисея. А официальный Петербург с нескрываемым раздражением следил за тем, как враги России «ласкали» её министра: «шах Надир» подарил вице-канцлеру богатую шпагу с бриллиантами и велел даром возить его по всей стране, Мардефельд из Петербурга называл Воронцова «наидостойнейшим министром и наичестнейшим человеком в Европе», и принцесса Иоханна Елизабет Анхальт-Цербстская, выдворенная из России за свою шпионскую деятельность, тоже рассыпалась в комплиментах о вице-канцлере. Цель такого обхождения с Воронцовым была очевидна - сделать его послушным и внушаемым для планов Берлина человеком. Приём старый, но испытанный.

Перед отъездом Воронцова в Россию с ним встретилась принцесса Анхальт-Цербстская и вручила ему письмо для своей дочери, великой княгини Екатерины Алексеевны, которое «чудесным образом» попало в руки Бестужеву. В этом письме шпионка Фридриха II жаловалась на то, что дочь ей редко пишет, что её муж Пётр Фёдорович удалил от себя Бруммера, что в Голштинии преследуют доверенных лиц её брата, шведского кронпринца Адольфа-Фредрика. И самое главное: «Я в графе Воронцове нахожу человека испытанной преданности, исполненного ревности к общему делу… Соединитесь с ним,и вы будете в состоянии разобрать эти трудные отношения, но будьте осторожны и не пренебрегайте никем. Поблагодарите вице-канцлера и его жену Анну Карловну, что они для свидания с нами сделали нарочно крюк. Усердно прошу, сожгите моё письма, особенно это».

Не сожгли. Прежде его прочёл канцлер.

Кстати, в ноябре 1745 года Бестужев-Рюмин по приказанию Елизаветы Петровны направил Воронцову «предостережение в запас, дабы супруга вице-канцлера графиня Воронцова… при свидании с принцессою Ангалт-Цербстекою руки у ней… не целовала (яко там сие неприлично)». Интересно, соблюла ли Анна Карловна сии приличия?

Конечно же, было очевидно, что Воронцов вольно-невольно уже попал в сети антибестужевского заговора Фридриха II. Представляя письмо принцессы Цербстской Елизавете, Бестужев снабдил его примечаниями. Он напомнил императрице, что перед отъездом за границу «сближение вице-канцлера с Лестоком, Трубецким и Румянцевым ещё не было вполне утверждено…». Но: «Как показал племянник Лестока Шапизо, Воронцов во время путешествия своего уже производил с Лестоком конфиденциальную переписку». И главная улика: “Соединитесь с ним”; если б это только означало низвержение канцлера, то не было бы нужды принимать так много мер». Значит, Бестужев подозревал нечто худшее, нежели его удаление с поста канцлера, - по всей вероятности, нанесение ущерба его системе, а это для него, да и для Елизаветы было равнозначно государственной измене. И далее: «“Сожгите, прошу прилежно, все мои письма, особенно сие”. Прилежная просьба о сожжении всех писем показывает, что и прежние письма не меньшей важности были, как и это».

Конечно, после такого письма вице-канцлера следовало бы непременно допросить, и допросить с пристрастием, например, в ведомстве А.И. Ушакова. Но Елизавете, так привыкшей к дворцовым интригам и, в общем-то, довольно безалаберной и временами легкомысленной (если речь не шла о троне или жизни), измена Воронцова, женатого к тому же на сводной её сестре Скавронской Анне Карловне, вероятно, не показалась таковой. Если она и взяла этот факт на заметку, то скоро позабыла.

А пока одна интрига накручивалась на другую, одни тайные замыслы переплетались с другими или уничтожали их, добродетель боролась со злом, лесть с коварством, зависть с легкомыслием, корыстолюбие с расточительностью, непотизм с родственными чувствами, и в центре всего этого находился один человек - Великий канцлер, успевавший парировать удары и наносить ответные, перехватывать чужие письма и реляции и строчить собственные, содержать многочисленных агентов и увольнять их за измену или за непригодность, держать в руках десятки важных нитей и тысячи не менее важных мыслей в голове. Борьба изо дня в день, без компромиссов и остановок…

И всё это на фоне колоссальных усилий сдержать реваншистские и антиконституционные настроения в Швеции, противостояния с Берлином и Парижем, скрупулёзного применения «системы» напрягало нервы. И Бестужев выиграл эту войну нервов. Современный немецкий исследователь В. Медигер пишет, что ко времени шведского кризиса 1749-1751 гг. у русского канцлера ослабели умственные способности, сообразительность, память и комбинационные способности. Что можно сказать на это? Почитал бы херр Медигер архивы АВПРИ, а не только реляции прусских и французских дипломатов, тогда у него создалось бы совсем иное мнение об умственных способностях Бестужева-Рюмина.

…Прозевавшего русско-австрийское сближение д"Аллиона пришлось срочно отзывать из Петербурга, но в Версале почему-то никак не могли подобрать ему замену. Воистину этот посланник был большим несчастьем для Франции. Исчерпав все средства против Бестужева, он решил обвинить его в том, что тот затевает заговор в пользу заключённого в Шлиссельбургскую крепость Ивана Антоновича. На полях перехваченной депеши французского министра Бестужев делает очень важное замечание: «Её величество о несомненной канцлеровой верности ещё прежде всерадостного восшествия на прародительский престол чрез графа Михаилу Аарионовина и Лестока удовлетворительные опыты получила и о том все милостивейше вспомнить изволит».

Мы простим бедному д"Аллиону незнание этого факта, потому что он был неизвестен не только ему, но, кажется, и многим русским историкам. Мы писали выше (и писали до нас), что Бестужев в государственном заговоре по возведению Елизаветы на русский трон не участвовал. Согласно всем данным, он неожиданно появляется на сцене в тот момент, когда заговор уже совершён, и ему поручают написать манифест о восшествии Елизаветы на «прародительский трон». Почему именно Бестужеву? Оказывается, причины были. Оказывается, Бестужев, якобы «болтавшийся» без дела в последние дни правления Анны Леопольдовны, «прежде всерадостного восшествия на прародительский престол, оказал какую-то важную услугу Елизавете! Какую? Этого, очевидно, не знал ни Соловьёв, вскользь упомянувший об этом факте в своём более чем объёмном труде, ни другие русские и советские историки. Но как бы то ни было, становится понятным, что у Елизаветы в своё время были веские причины отметить Бестужева-младшего своим вниманием и выдвинуть его на важный государственный пост.

…На выпады д"Аллиона Бестужев отвечал неизменными пометками на полях расшифрованных депеш француза типа: «Сии и сему подобные Далионом чинимые враки ему неприметным образом путь в Сибирь приуготовляют…»

Несмотря ни на что, враги встречались друг с другом и, как положено дипломатам, делали хорошие мины при плохой игре. Во время обеда у английского посла Хиндфорда д"Аллион отказался пить за здоровье английского короля - так он решил отстоять честь Франции. Когда же английский консул Вульф предложил тост за Людовика XV, встал хозяин и сказал, что он знает лучше д"Аллиона, каким уважением он обязан коронованной главе другого государства.

Француз между тем продолжал сидеть.

Я никогда не пью за здоровье иностранного монарха, не выпив за здоровье моего государя, - надменно произнёс он.

Но встаньте, сударь, - не выдержал Хиндфорд, - раз вы видите, что я стою!

Сидевший за столом Бестужев-Рюмин взял бокал и воскликнул:

Я пью за победу английской армии!

В утончённый галантный век дипломатические нравы были так же грубы и непосредственны, как боевые кличи на поле боя.

Заметим, что Франция в описываемый момент (Семилетняя война) была союзницей России в войне с Пруссией и одновременно воевала с Англией, что не мешало французскому посланнику присутствовать на обеде у английского дипломата.

Д"Аллион, метавший ядовитыми стрелами в Бестужева, ещё раз попал впросак, сообщив в Версаль о «новом возвышении» Лестока после его брака на своей старой любовнице Анне Менгден, сестре фаворитки Анны Леопольдовны Юлии Менгден. Бестужев перехватил этот отчёт и показал Хинд-форду. Англичанин, прочитав депешу д"Аллиона, покатился со смеху.

Раньше д"Аллиона Петербург был вынужден покинуть прусский посланник Мардефельд. Пруссак в который раз попытался открыть свой кошелёк перед канцлером, чтобы испытать его стойкость, но тот резко обрывал его и говорил, что ввиду предстоящей войны с Пруссией он не имеет права с ним сноситься. Елизавета, наконец, отозвала из Берлина своего посланника Чернышева и запретила своим дипломатам общаться с пруссаками.

Менее заметными были успехи Бестужева в Швеции, где усиливалось влияние Пруссии и Франции, хотя и там сторонник Бестужева, посланник барон И.А. Корф, неутомимо и ревностно пытался отстаивать позиции России.

Фридрих II отгородился от нападения морских держав Ганноверской конвенцией, отчего выступление русского вспомогательного корпуса не могло ему угрожать. Главным препятствием к этому был злополучный союз Англии с Пруссией. Лондон, по известным только одному ему правилам, одновременно, за одним и тем же столом, играл в две карточные игры. Это, естественно, мало нравилось Бестужеву, но поделать с этим он ничего не мог.

Фридрих II и Людовик XV продолжили свои антироссийские происки в Швеции и Польше, но, не удовлетворившись этим, стали науськивать против России Оттоманскую Порту. Австрийцы перехватили письмо д"Аржансона к своему берлинскому коллеге Валори, в котором, в частности, говорилось: «Мы имеем надежду при Оттоманской Порте найти способы занять царицу с этой стороны и со стороны Персии». Берлинский двор стал нещадно третировать и выживать исполнявшего обязанности представителя России в Берлине графа Чернышева, что повлекло за собой ответные действия Бестужева в отношении прусского посланника в России Мардефельда. Напряжённость в отношениях между обеими странами достигла наивысшей своей точки.

Новый прусский посланник Карл фон Финкенштейн писал королю Фридриху успокоительные депеши о том, что русские войска никоим образом не угрожают Берлину, хотя вынужден был признать, что «Бестужев обращается с нами довольно плохо, а императрица того хуже». В ответ Фридрих II писал, что пока у него есть договор с Англией, ему нечего бояться России. «Охотно позволяю вам обрывать его всякий раз, как вы найдёте это нужным», - утешал король Финкенштейна по поводу грубых выступлений русского канцлера.

В августе 1746 года вернулся домой Воронцов, которого с нетерпением ждали все противники канцлера. Франкофил граф К.Г. Тессин, управлявший внешними делами Швеции, обнадёживал своё правительство тем, что с возвращением вице-канцлера дела пойдут вопреки системе Бестужева. На полях отчёта русского посланника в Швеции Корфа по этому поводу канцлер написал: «Тессин весьма пристрастно и с истинностью несходно разглашает, что нынешняя система не канцлерова, но государя Петра Великого… канцлер же только малым орудием есть во исполнение толь премудрых её величества распоряжений и повелений».

На радостной депеше д"Аллиона о встрече с Воронцовым, перехваченной агентами Бестужева, вице-канцлер был вынужден оставить оправдательные пометы о том, что он к похвалам француза никаких поводов не давал. Приняв к сведению оправдания Воронцова, императрица прочитала также и замечание Бестужева, в котором канцлер обратил её внимание на то, что вице-канцлер, пройдя «обучение» в Европе, прибыл с явным намерением «опровергать» своего товарища и «главное правление дел себе присвоить». Бестужев ссылался на 26-летнюю службу на дипломатическом поприще, указывал на постоянные интриги и подкопы под его деятельность и просил Елизавету «от такого печального в пятьдесят четвёртом году своей старости жития защитить и освободить».

«Канцлер был защищен и освобождён», - пишет Соловьёв.

Но надолго ли?

А пока д"Аллион в панике информировал д"Аржансона, что позиции Бестужева с прибытием Воронцова лишь только усилились, а вице-канцлера постигла немилость императрицы Елизаветы. «В обхождении моём с Воронцовым, - писал он, - я в точности следую вашим намерениям, Я с великим старанием его приласкаю… я заставляю действовать в нём самолюбие… Бестужев в последнее время такое дело сделал, которое ему упрочивает милость и доверенность и разрушает планы графа Воронцова: он женил своего единственного сына на племяннице графа Разумовского…»

Да, в некотором роде канцлер пожертвовал сыном Андреем, женив его по расчёту на родственнице елизаветинского фаворита, но дело требовало жертв. Брак сына, кстати, окажется неудачным.

Воронцов, почувствовав холодок в отношении к нему императрицы, написал ей письмо, в котором заверял её в верноподданнических чувствах и сокрушался по поводу «бедного и мучительного состояния своего сердца».

Канцлера же в это время мучили долги.

Он получил в подарок от императрицы большой дом, но не мог его обставить и привести в порядок за отсутствием средств. Он обратился за помощью к английскому министру Хиндфорду, попросив у него взаймы 10 000 ф.ст., и пытался также подвигнуть на новый «подарок» и Елизавету, но пока всё было напрасно. Наконец, английский консул Вульф выручил его и ссудил сумму в 50 000 рублей. Долги произошли и от крупных представительских расходов, и от игры в карты, и от пристрастия к Бахусу. Эти болезни пришли к канцлеру вместе с торжеством его блестящего положения, неограниченной властью и дерзким упрямым характером. Карты и вино стали предметом постоянных семейных ссор с женой и сыном.

В начале 1747 года продолжились переговоры о заключении военной конвенции и субсидиях с Англией. Уже на этапе переговоров палки в колёса стал вставлять вице-канцлер Воронцов, предъявив английской стороне явно завышенные требования. Что это было - желание «насолить» канцлеру или защитить законные интересы государства, - сказать трудно. Возможно, то и другое вместе.

Бестужев был возмущён: вместо того чтобы согласовать свои возражения с ним заранее, Воронцов и его сторонники в ходе начавшихся переговоров выступили вразрез с позицией своего канцлера, что, естественно, произвело на англичан дурное впечатление. Главным препятствием в переговорах стал вопрос о субсидиях. Бестужев за каждую тысячу русских солдат, которые должны были принять участие в войне против Пруссии, просил 375 тысяч рублей, а ещё 10 тысяч ф.ст. лично для себя. Англо-русская конвенция всё-таки состоялась, и на английские деньги в размере 100 тысяч ф.ст. в год в район Рейна был отправлен вспомогательный русский корпус генерала Репнина.

В Коллегии иностранных дел между тем создалась парадоксальная для её канцлера обстановка: большинство её сотрудников поддерживало линию своего управляющего - графа М.Г. Воронцова и было враждебно настроено к Бестужеву-Рюмину. Правда, на практике канцлеру удалось настолько умалить значение КИД во внешней политике, что он даже не удостаивал её своим присутствием и вёл все дела единолично. «Что мне с ними делать? - объяснял Бестужев. - Они не вскрывают ни одной бумаги и способны лишь противоречить мне, не приходя ни к какому заключению» . Конечно, это не предвещало ничего хорошего на будущее, но таков уж был независимый и крутой нрав у великого канцлера: он шёл к цели напролом, сквозь все препятствия и преграды, используя друзей, устраняя или обыгрывая врагов, убеждая в своей правоте государыню.

Бестужев-Рюмин игнорировал КИД не только из-за её враждебной атмосферы, но и из чистого принципа - он полагал, что коллегиальность в политике вредна. Он был слишком тщеславен и горд, чтобы советоваться и делиться своими сокровенными мыслями с посторонними. В этом, естественно, были свои плюсы и минусы: в обстановке интриг, подвохов и доносов полагаться на кого-то было в самом деле опасно, а иногда и неразумно. В то же время лишаться возможности выслушать pro и contra относительно своих идей и приходить к общему решению было тоже вряд ли продуктивно. Но таков уж был Алексей Петрович - одинокий волк дипломатии.

Кстати, об отношении канцлера к Иностранной коллегии. Мы забежим на год вперёд и приведём рассказ Соловьёва о том, как 8/19 декабря 1748 года Бестужев провёл одно удивительное совещание, пригласив к себе в дом двух ведущих сотрудников Иностранной коллегии - тайного советника Исаака Веселовского и оберсекретаря Ивана Пуговишникова. Последовала интересная беседа, которую, по всей вероятности, записал Пуговишников.

Бестужев начал с того, что показал приглашённым кипу экстрактов (выписок) из присланных к нему необработанных министерских реляций, требовавших принятия решений, и выразил своё удивление тем, что «господа члены по должности своей старания не прилагают», то есть укорил их в бездействии.

Веселовский возразил, что он, как и другие члены коллегии, на работе «всегдашнее сидение имеет и по возможности своей в делах упражняется». Канцлер не согласился с этим и указал на дела, пролежавшие в коллегии по полугоду и больше без всяких резолюций. «Если вы думаете, чтоб я сам наперёд на всякое дело свои рассуждения давал, то это не моя должность, да мне и не растянуться стать во всех делах одному», - резко ответил он. Ему времени не хватает и на самоважнейшие и срочные дела, которые нужно докладывать императрице. Веселовский невинно ответил, что он таких дел не знает. Тогда канцлер в качестве примера привёл обращение саксонского двора, предлагавшего России заключение союзного договора, ответ на которое ему пришлось сочинять самому. Веселовский сказал, что видел эту бумагу, но почему она так долго лежала без движения, он не знает. Канцлер ответил, что Веселовский или кто-либо другой в коллегии должны были сообщить ему своё мнение по этому документу.

В качестве примера добросовестного отношения к своим обязанностям Бестужев привёл покойного кабинет-секретаря Бреверна. Припёртый к стенке тайный советник обиделся и сказал, что если бы у него были силы и лета Бреверна, то и он мог бы так же успешно трудиться. Он же работает в силу своих ума и сил, но если их не хватает, то где же их взять? Если бы их можно было купить или в кузнице сковать, он бы с радостью это сделал. Бестужев, не обращая внимания на издевательский ответ тайного советника, назидательно заметил, что дело тут не в старости, а в прилежании. К тому же в распоряжении тайного советника есть секретари, которым можно приказать сделать всё необходимое.

Судя по всему, взаимопонимания со своими сотрудниками канцлеру достигнуть так и не удалось. Веселовский высказал мнение о том, что в коллегии теперь редко проводятся общие совещания и слушания дел, на которых вырабатываются и согласовываются решения по всем важным делам. В ответ Бестужев сказал, что он отказался присутствовать на этих собраниях, потому что вместо конструктивного обсуждения его предложений получал там одни лишь критические замечания. Эти сидения в коллегии были пустой тратой времени - «…я гораздо больше у себя дома… нужнейших дел исправлять могу» .

И перепалка закончилась ничем.

На этой беседе чувствуется незримое присутствие вице-канцлера Воронцова, и Веселовский выступал явно от его имени. Из беседы явствует, что тайный советник ведёт себя в разговоре с канцлером довольно независимо, виноватым себя не чувствует и без всякого стеснения по каждому поводу возражает Бестужеву. Оно и понятно: заменивший Мардефельда Финкенштейн продолжил курс на свержение Бестужева-Рюмина и поддерживал дружбу с «важными и смелыми приятелями» , то есть Воронцовым и Лестоком. Вместе они склонили на свою сторону бывшего члена бестужевского кружка и протеже Алексея Петровича тайного советника И. Веселовского, умного, деятельного человека, посвященного во многие тайны канцлера. На этой беседе Веселовский выступал уже клевретом Воронцова.

А когда-то еврей Веселовский имел на Бестужева-Рюмина определённое влияние: он даже уговорил его, тогда вице-канцлера, похлопотать перед Елизаветой Петровной об отмене указа от 13 декабря 1742 года о высылке всех евреев из Малороссии. Хлопоты, правда, ни к чему не привели, императрица указ не отменила, но дружбе Алексея Петровича с Исааком Веселовским это не помешало. И вот теперь Веселовский переметнулся в лагерь его противника…

Конечно, зря Алексей Петрович игнорировал Коллегию и её членов. Тем самым он предоставил в ней Воронцову большую свободу действий. Комментируя эту беседу, Соловьёв пишет, что, конечно же, канцлер сваливал вину с больной головы на здоровую: он сам приучил членов коллегии к бездействию, лично «исправляя все дела» на дому и не предоставляя им никакой инициативы. С этим также трудно не согласиться.

А в отношении бывшего друга Веселовского Бестужев всё-таки попытался отыграться: он написал Елизавете Петровне донос о том, что на одном из дипломатических приёмов Исаак Веселовский отказался пить здоровье государыни: «Один только Веселовский полон пить не хотел, но ложки с полторы и то с водкою токмо налил и в том упрямо пред всеми стоял, хотя канцлер из верности Ея Императорскому Величеству и из стыда перед послами ему по-русски говорил, что он должен сия здравие полным бокалом пить, как верный раб, так и потому, что ему от Е.И.В. много милости показано пожалованием его из малого чина в столь знатный». Но из доноса ничего не вышло: государыня донос проигнорировала и осыпала Исаака Павловича новыми милостями. И это при том, что «жидов» Елизавета Петровна очень не любила.

В 1747 году Бестужев подал, как он теперь стал часто выражаться, своё «слабейшее мнение» в пользу роспуска Сената и учреждения вместо него Кабинета министров, «не имея притом никакого о себе вида». Сенат и на самом деле представлял собой громоздкое бюрократическое учреждение, с трудом проворачивавшее свои механизмы. При этом канцлер отлично знал, что он шёл против мнения императрицы, настаивавшей на том, чтобы сохранить это наследие Петра I. Сведений о том, что инициатива Бестужева каким-либо образом повлияла на его положение, нет, но нет сомнения и в том, что этим воспользовались его враги, чтобы обвинить в намерении подмять под себя весь государственный аппарат. В Кабинете министров канцлер, по всей вероятности, рассчитывал занять главенствующее положение.

Среди его преданных и немногословных исполнителей история сохранила имена саксонца Функа (не путать с Функом, «отличившимся» написанием памфлетов в Швеции), саксонца Прассе и итальянца Санти. Примечательно, что русский патриот Бестужев-Рюмин своим соотечественникам явно не доверял и в круг своих конфидентов их не привлекал. Кто же были эти конфиденты?

Функ, секретарь саксонской миссии в Петербурге, вплоть до 1754 года исполнял при канцлере фактическую роль заместителя, будучи и главным его советником, и вдохновителем. «Он был необходимым alter ego человека, решительно не способного выполнить задачу, значительно превышающую его дарования, - зло пишет явно не расположенный к личности Бестужева Валишевский, - был его мозгом и его правой рукой». Преемник Функа, сотрудник саксонской миссии Прассе, вкладывал в своё дело столько же рвения, что и Функ, но уступал ему в способностях. Валишевский утверждает, что, когда французской дипломатии в 1754 году удалось избавиться от Функа, «Бестужев оказался телом без души, плывшим по течению вплоть до падения в роковую бездну». В 1754 году Функ, уже будучи посланником короля Августа III, без объяснения причин был назван Елизаветой «неугодным министром дружеской державы» и по её настоятельному требованию, при полном недоумении саксонского двора, отозван из России. Здесь явно чувствуется рука вице-канцлера Воронцова.

Итальянец Санти был полезен Бестужеву в делах этикета, протокола и внешних приличий. Он учил канцлера, как себя держать с иностранными министрами и прочими дипломатами и эмиссарами.

В августе 1747 года Воронцов принял прусского посланника Финкенштейна. В отчёте об этой аудиенции Финкенштейн назвал вице-канцлера «важным приятелем» Пруссии. Согласно отчёту, Воронцов рассказал пруссаку о том, что Бестужев обвиняет его в передаче секретных сведений прусскому королю, в то время как он, человек честный и благонамеренный, якобы просто не умеет хранить тайны и искренно делится ими, питая любовь к Фридриху П. Воронцов рассказал пруссаку также о своих последних беседах с Елизаветой, на которых он излагал свои мысли о том, как сократить чрезмерные полномочия канцлера, в том числе предложение о том, чтобы все дела Бестужев решал только через Коллегию иностранных дел. Письменный проект вице-канцлера императрица оставила у себя, пообещав внимательно изучить его на досуге.

Вице-канцлер в своей «искренней любви» к прусскому королю пошёл ещё дальше и предупредил Финкенштейна о том, чтобы тот в своей переписке проявлял осторожность, потому что агенты Бестужева перехватывают депеши иностранных министров и читают их. Финкенштейн подумал, что «смелый» его друг трусит и не поверил последнему его заявлению. Тогда Воронцов рассказал пруссаку содержание его последней депеши в Берлин, чем поверг его в чрезвычайное изумление.

Болтливость Воронцова, граничившую с предательством, Финкенштейн вознаградил «сногсшибательной новостью» о том, что канцлер замешан в заговор в пользу Иоана Антоновича. Воронцов нашёл смелость возразить своему другу, сказав, что такое Бестужев просто не в состоянии предпринять.

Вот с таким вице-канцлером приходилось работать Бестужеву-Рюмину, вот так деградировал человек, бывший когда-то его ближайшим помощником.

В борьбу с Бестужевым в 1747 году включился и послушный Франции Стокгольм. Шведы посчитали действия своего посла в Петербурге в этом отношении слишком слабыми и заменили его новым - Вульфеншерной. Посланнику в Стокгольме Корфу удалось добыть информацию о полученных новым послом секретных инструкциях: главной задачей Вульфеншерны было определено свержение канцлера Бестужева со своего поста (разумеется, в союзе с д"Аллионом и Финкенштейном). Швед должен был также стараться - ни больше и ни меньше - сменить настоящий русский кабинет министров другим, более дружественным шведам. Шведский посланник должен был войти в контакт с врагами Бестужева и выяснить, на каких придворных дам можно было бы делать при этом ставку. Почему именно дамы? Как пишет Соловьёв, Стокгольм рассчитывал на смазливое лицо Вульфеншерны, его страсть к игре в карты и к волокитству, - оружие, которое швед якобы успешно применял до этого в качестве посланника при саксонском дворе. Если понадобятся деньги, говорилось в инструкции, то Вульфеншерна должен был обратиться за ними к д"Аллиону - тот не откажет. В особую заслугу новому послу будут поставлены также его усилия об отзыве слишком активного русского посла Корфа из Стокгольма, ибо только одними его усилиями упорно держится прорусская партия в Швеции. Вульфеншерна должен был также всячески препятствовать назначению в Стокгольм послом брата канцлера М.П. Бестужева-Рюмина.

Но Бестужев продолжал зорко следить за всеми шагами своих врагов по депешам Финкенштейна. Прусский министр, предупреждённый вице-канцлером, по всей видимости, слишком понадеялся на крепость своих шифров и продолжал информировать не только Фридриха II, но и русского канцлера Бестужева. Ирония ситуации состояла в том, что копии перехваченных депеш Финкенштейна читал и Воронцов, что ставило его в деликатное положение по отношению и к канцлеру, и к прусскому посланнику. Недаром Финкенштейн пишет в Берлин, что Воронцов стал боязлив и делится с ним не всеми подробностями.

В это время вся интрига разворачивалась вокруг экспедиции русского корпуса Репнина в Европе, и Лесток с Воронцовым пытались убедить Фридриха II в том, что ему никаких опасений от русских солдат испытывать не стоило, потому что в армии нет никакой дисциплины, солдаты не подчиняются офицерам, а главнокомандующего корпусом генерала Георгия Ливена никто не любит и т.п. Бестужев, комментируя реляцию Финкенштейна и его переписку с Лестоком, горько сетует на то, что Воронцов с Лестоком плюс обер-прокурор Трубецкой, «желая его погубить, вредят интересам своей монархии и отечества».

Вице-канцлер критиковал своего начальника и официально, демагогично утверждая, что посылкой 30-тысячного корпуса в Европу против Пруссии и на помощь Австрии и Саксонии Бестужев вовлекал империю в «европейские замешательства». Бестужев справедливо возражал, что в данной ситуации отсиживаться за забором было бы пагубно для интересов самой России, и что сам Пётр Великий поступил бы аналогичным образом.

Из депеши Финкенштейна от 23 июля/3 августа Бестужев выяснил, что Воронцов находится на содержании Фридриха II и получает от него пенсию. Посланник, докладывая королю, что срок пенсии истекает 1 сентября, писал, что «важный приятель» намекнул ему, что рассчитывает на её продление. «Приятель» Воронцов, писал Финкенштейн, несмотря на то, что сильно сократил объём передаваемой ему информации, всё равно продолжает оставаться полезным для прусского двора. Бестужев написал на полях перехваченной депеши: «Христос во Евангелие глаголет, не может раб двума го-сподинома работати, Богу и мамоне; а между тем из сего видно, что сия сумма ещё прежде его бытности в Берлине знатно чрез Мардефельда назначена». Бестужеву многое теперь становилось ясно, например, что именно Воронцов выдал пруссакам тайного советника Фербера, казнённого по приказу Фридриха II за передачу важных секретных сведений русскому правительству, и из Дрездена снабдил прусского короля важными сведениями накануне похода прусской армии в Саксонию.

Воронцов выступал предателем России в чистом виде.

В конце августа 1748 года канцлер перехватил новое послание Финкенштейна, из которого было видно, что Лесток снабдил пруссака сведениями о том, что Елизавета Петровна сильно раздражена против морских держав и что этим обстоятельством следовало немедленно воспользоваться противникам канцлера. Бестужев пометил депешу словами: «Её импер. величеству лучше известно, изволила ли такие разговоры при Лестоке держать; но преступление его в том равно, лгал ли он на её величество или верный рапорт делал министру короля прусского. Её импер. величество из прежних писем уже усмотреть изволила, что Лесток советовал, чтоб ни министра её величества на конгресс не допущать, ни же России в мирный трактат не включать».

Старик Репнин, командовавший 30-тысячным русским корпусом, направленным в помощь Австрии и не сделавшим во время своего похода в Германии ни одного выстрела, скоро был вынужден отдать приказ возвращаться домой. Впрочем, Н.И. Костомаров полагает, что этот поход содействовал скорейшему заключению Аахенского мира (18.10.1748). Вид русских «медведей», направлявшихся на запад мимо Пруссии, чтобы померяться силой с галльскими «петухами», всё-таки здорово перепугал Фридриха И. Конгресс закреплял присоединение Силезии к Пруссии и подводил черту под восьмилетней войной за австрийское наследство. Русская делегация по подсказке Лестока на Аахенский мирный конгресс приглашена не была, что, конечно, было большим упущением дипломатии Бестужева. Европа договорилась обо всём без участия России, хотя она послала свой корпус для участия в военных действиях. Правда, главнокомандующий Репнин, человек больной и нерешительный, так и не принял никакого участия в военных действиях на стороне Англии, Австрии и Саксонии, за что Бестужев получил от своих союзников нарекания.

Теперь, когда руками Пруссии, Франции и, к сожалению, союзников России Австрии и Англии была создана новая обстановка в Европе, прусский посол в России Финкенштейн предлагал использовать её против Бестужева как лица, якобы виновного в умалении авторитета России. Воронцов по поручению Финкенштейна должен был внушить эту мысль императрице Елизавете. И вице-канцлер пообещал сделать это при первой представившейся возможности.

Аналогичное поручение получил и Лесток. Неизвестно, пишет Соловьёв, успел ли он объясниться с Елизаветой, потому что вскоре, в декабре (Соловьёв указывает ноябрь) 1748 года, он был арестован. Лестоку уже давно запретили вмешиваться в государственные дела, а потом Елизавета по совету Бестужева отказала хирургу в доступе ко двору и в лечении её императорской особы. Но лейб-медик, как мы видим, продержался до 1748 года.

В 1747 году Лесток в третий раз женился на девице Анне Менгден, члены семьи которой сильно пострадали после переворота 1741 года. Своим браком с Лестоком Анна надеялась облегчить судьбу своих опальных родственников . Елизавета сама причесала невесту и украсила её голову своими бриллиантами. Уступив Бестужеву и отказавшись использовать Лестока как врача и советника, она всё ещё оказывала ему знаки внимания и милости.

Но Лесток, как мы видим, скоро выдал себя сам. Перехваченные Бестужевым депеши прусского посланника Финкенштейна однозначно свидетельствовали о том, что посланник вместе с Лестоком выступал в качестве заговорщика. За Лестоком с мая месяца было установлено наблюдение. 20 декабря 1747 года, когда он был в гостях у прусского купца, его секретарь и племянник, французский капитан Шапюзо (Шавюзо, Шапизо), обнаружил за собой около дома слежку, которая велась довольно грубо. Угрожая шпику шпагой, Шапюзо заставил того войти в дом, где тот после долгих препирательств признался в том, что ему поручено следить за каждым движением Лестока.

Лейб-медик бросился во дворец к императрице с жалобой. Там был какой-то приём, и первой Лестока увидела великая княгиня Екатерина Алексеевна. Она бросилась ему навстречу, но тот остановил её словами:

Не подходите ко мне! Я человек подозрительный!

Он нашёл императрицу и стал с ней грубо и бесцеремонно объясняться. Он дрожал от возбуждения, лицо его покрылось красными пятнами, и Елизавета, подумав, что он пьян, удалилась, пообещав обелить его от всяких подозрений. Но нужно было знать Елизавету, чтобы возлагать на неё теперь хоть какую-то надежду, писал Финкенштейн. Скоро был арестован Шапюзо и несколько слуг. Лесток снова бросился во дворец, но его туда уже не пустили.

Два дня спустя Елизавета сказала Бестужеву, что он может делать с Лестоком всё, что захочет. 24 декабря шестьдесят гвардейцев под началом С.Ф. Апраксина (1702-1758), кстати, близкого друга Лестока, оцепили дом, в котором должна была состояться свадьба одной из фрейлин императрицы и на которой в качестве свидетеля то ли жениха, то ли невесты должен был присутствовать Лесток. Там его и арестовали и отвезли в крепость.

Ему было предложено ответить на несколько вопросов: с какой целью он поддерживал связи с прусским и шведским министрами, зачем он согласился выполнить поручение «богомерзкого Шетардия» вернуть обратно подаренные ему императрицей табакерки, в чём состояли его советы великой княгине. Екатерине Алексеевне о том, как «водить за нос» своего мужа, не способствовал ли он ссоре Петра Фёдоровича с Елизаветой, в чём заключалась его дружба с обер-прокурором Трубецким. Потом ему были предъявлены обвинения в намерении переменить образ правления в России, в склонении И. Веселовского на враждебную канцлеру сторону, в передаче сведений Пруссии об охлаждении отношений России с морскими державами и о деталях посылки русского экспедиционного корпуса в Европу, а также в получении «подарка» от Фридриха II в сумме 10 000 рублей. Бестужев ничего не забыл и ничего не упустил.

На допросах Лесток держался бесстрашно и мужественно. Одиннадцать дней он не принимал пищу, поддерживая себя лишь минеральной водой и отказываясь давать какие бы то ни было показания. По приказанию Елизаветы его вздёрнули на дыбу, но он и там не открыл рта и не попросил ни помощи, ни милости от власть имущих. Напрасно жена уговаривала его сознаться в заговоре, обещая милосердие императрицы. Он якобы показал ей свои изувеченные пытками руки и отвечал:

У меня уже нет ничего общего с императрицей, она выдала меня палачу.

Н.И. Костомаров утверждает, что уличающие его документы Лесток успел перед арестом передать шведским эмиссарам Волькеншерне и Хёпкену, приехавшим накануне его ареста в Санкт-Петербург со специальным поручением своего правительства. Шведы увезли их с собой в Стокгольм.

Процесс над бывшим лейб-медиком императрицы длился до 1750 года, а потом его сослали в Углич, откуда перевели в Великий Устюг, дозволив приехать к нему жене. Там он встретился со своим сообщником по государственному перевороту 1741 года Петром Грюнштейном, тоже сосланном после наказания кнутом . В 1759 году Лесток обратился к фавориту императрицы И.И. Шувалову с просьбой прислать шубу жене, страдавшей от холода. Когда на престол взошёл Пётр III, Лестока помиловали, и он появился в Петербурге, полный энергии и жизненной силы, невзирая на 14 лет ссылки и свой возраст (ему исполнилось 74 года).

Он умер в 1767 году, пережив на год своего ненавистного противника.

«Падение Лестока произвело сильное впечатление при иностранных дворах, - заключает Соловьёв, - оно показывало несокрушимую силу Бестужева, показывало, следовательно, и будущее направление русской политики…»

(1693-1766) - сын тайного советника, гофмейстера и фаворита Анны Иоанновны Петра Михайловича Бестужева-Рюмина и Евдокии Ивановны Талызиной. Родился в Москве. Получил хорошее образование в академии Копенгагена, а затем в Берлине, проявив большие способности к языкам. В 19 лет был определен дворянином при посольстве князя Б. И. Куракина на конгрессе в Утрехте; затем находясь в Ганновере, сумел получить чин камер-юнкера при ганноверском дворе. С разрешения Петра I с 1713 по 1717 год состоял на службе в Ганновере, а затем в Великобритании и приезжал в Санкт-Петербург с известием о восшествии на английский престол Георга I.

В 1717 году Бестужев-Рюмин возвратился на русскую службу и был назначен обер-камер-юнкером при вдовствующей герцогине Курляндской, а затем занимал пост резидента в Копенгагене с 1721 по 1730 год; в Гамбурге с 1731 по 1734 год и вновь в Копенгагене до 1740 года.

Находясь все эти годы на дипломатической службе, Алексей Петрович получил орден св. Александра Невского и чин тайного советника. В 1740 году по протекции герцога Бирона ему был дан чин действительного тайного советника, а затем он был назначен кабинет-министром в противовес графу Остерману. Бестужев-Рюмин содействовал Бирону в назначении его регентом при малолетнем императоре Иоанне Антоновиче, но с падением герцога и сам лишился своего высокого положения. Был заключен в Шлиссельбургскую крепость, а затем приговорен судом к четвертованию, замененному из-за недоказанности обвинения и сильных покровителей, ссылкой в деревню. В конце того же года был вызван графом Головкиным и князем Трубецким в Санкт-Петербург, успев принять участие в перевороте 25 ноября 1741 года в пользу Елизаветы Петровны. Через 5 дней после свего воцарения императрица пожаловала Алексею Петровичу орден св. Андрея Первозванного, а затем - звание сенатора, должность директора почтового ведомства и вице-канцлера.

25 апреля 1742 года отец Алексея Петровича был возведен в графское достоинство Российской империи; таким образом и он стал графом. В 1744 году императрица назначила его государственным канцлером, а 2 июля 1745 года император Священной Римской империи Франц I удостоил Бестужева графского титула, канцлер стал графом двух империй.

С 1756 года Бестужев-Рюмин состоял членом созданной по его инициативе Конференции при высочайшем дворе и имел возможность влиять на действия русской армии, участвовавшей в этот период в Семилетней войне. Руководя внешней политикой Российской империи, он ориентировался на союз с Великобританией, Голландией, Австрией и Саксонией против Пруссии, Франции и Турции. Разъясняя императрице свой политический курс, неизменно ставил в пример Петра I и говорил: "Это не моя политика, а политика вашего великого отца". Изменение внешнеполитической ситуации, приведшей к союзу Великобритании с Пруссией и сближению России с Францией в ходе Семилетней войны, а также участие Бестужева-Рюмина в дворцовых интригах, в которых были замешаны великая княгиня Екатерина и фельдмаршал Апраксин, привели к отставке канцлера. 27 февраля 1758 года он был лишен чинов и знаков отличий и отдан под суд; после длительного следствия Алексея Петровича приговорили к смертной казни, которую императрица заменила ссылкой в деревню. В манифесте о преступлениях бывшего канцлера говорилось, что "велено ему жить в деревне под караулом, дабы другие были охранены от уловления мерзкими ухищрениями состарившегося в них злодея". Бестужев был сослан в свою можайскую деревню Горетово.

Петр III отрицательно относился к опальному вельможе и, вернув других сосланных сановников прежнего царствования, его оставили в ссылке. Свергнувшая супруга и занявшая престол Екатерина II возвратила Бестужева из ссылки и особым манифестом восстановила его честь и достоинство. В нем говорилось: "Граф Бестужев-Рюмин ясно нам открыл, каким коварством и подлогом недоброжелательных доведен он был до сего злополучия...<...> ...За долг христианский и монарший мы приняли: его, графа Бестужева-Рюмина всенародно показать паче прежнего достойным покойной тетки нашей, бывшей его государыни, доверенности и нашей особливой к нему милости, яко сим нашим манифестом исполняем возвратя ему прежним старшинством чины генерал-фельдмаршала, действительного тайного советника, сенатора и обоих российских орденов кавалера с пенсионом по 20000 рублей в год".

Получив чин генерал-фельдмаршала, Бестужев тем не менее не вернул себе звание канцлера, на которое рассчитывал. В начале нового царствования он входил в число ближних советников Екатерины II, но активной роли в политике уже не играл. Екатерина изредка обращалась к Бестужеву за советом: "Батюшка Алексей Петрович, прошу вас приложенные бумаги рассмотреть и мнение ваше написать".

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин был женат на Анне Ивановне Беттихер и имел сына и дочь.

Соловьев Б. И. "Генерал-фельдмаршалы России". Ростов-на-Дону, "Феникс", 2000.

Лесток был повержен, но интриги против канцлера Бестужева (1693–1766) продолжались. Шла борьба за власть, за влияние на императрицу, и первейшими противниками Бестужева были братья Шуваловы и примкнувший к ним вице-канцлер Воронцов. Шуваловы были серьезной силой. Иван Иванович был фаворитом, Александр Петрович был главой тайной канцелярии, Петр Иванович, генерал-фельдцейхмейстер, сенатор и делец, был самым богатым человеком России. Иван Иванович Шувалов, двоюродный брат Петра и Александра, появился при дворе в 1747 году, а осенью 1749 года, празднуя в Воскресенском монастыре Нового Иерусалима свои именины, Елизавета пожаловала Ивана Ивановича Шувалова в камер-юнкеры. Возвышение Ивана Ивановича очень поднимало акции всех Шуваловых. Рассказ о них впереди.

С неожиданной стороны появился и еще один смертельный враг. Им стал старший брат Михаил Петрович Бестужев. Граф Михаил Петрович давно служил по дипломатической части. Карьеру свою он начал еще при Петре I. Благодаря уму и образованию он уже в семнадцать лет начал служить секретарем при нашем посольстве в Копенгагене. В двадцать четыре года он камер-юнкер, а в 1720 году стал нашим резидентом в Лондоне. Дальше он быстро поднимался по служебной лестнице. После заключения Ништадтского мира он был назначен посланником в Швецию и продержался на этой должности до 1741 года. Елизавета Петровна назначила его полномочным министром в Варшаве.

В брак с вдовой Ягужинского, Анной Гавриловной, он вступил в 1743 году. Мог ли он предположить, чем для него обернется эта женитьба? В июле месяце супруга была арестована по лопухинскому заговору. Самого Михаила Петровича к делу не привлекли, но все время следствия он содержался под караулом в собственном доме. После того как битая кнутом супруга Анна Гавриловна была отправлена в пожизненную ссылку в Якутск, Михаил Бестужев уехал за границу. Через год он уже наш посланник в Берлине.

И тут к дипломату пришла истинная любовь, это в 56 лет! Предметом страсти стала вдова обер-шенка Гаугвиц. Он решил на ней жениться. При живой жене это было непросто, и Михаил Петрович обратился с просьбой о помощи к брату – всесильному канцлеру. Алексей Петрович должен был исхлопотать у императрицы разрешение на развод и вступление в новый брак. Написал письмо, одно, второе. Осенью 1747 года он послал просьбу на высочайшее имя, но дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Обожженные любовью безрассудны не только в молодости, но и в преклонных летах. Не дожидаясь ответа из Петербурга, Михаил Петрович 30 марта 1749 года обвенчался с обожаемой, и вскоре узнал, что новоиспеченную графиню Бестужеву не признают не только в Петербурге, но и при дворах, где Бестужев был послом. С точки зрения этикета он был двоеженцем, имевшим сожительницу, метрессу, как тогда говорили.

До Михаила Петровича доходили слухи, что в деле о разводе и новой женитьбе младший брат его не только не помощник, но и противник, де, именно он вставляет палки в колеса. Отношения двух братьев были и раньше, как сейчас говорят, «непростыми», а тут уже вспыхнула откровенная ненависть.

Михаил Петрович стал просить помощи у Воронцова, о чем мы узнаем из его письма: «Ваше сиятельство, как уповаю, яко мой милостивый патрон и истинный друг, в сем приключении участие примите, и по искренней своей ко мне дружбе и милости, чинимые иногда паче чаяния против сего невинного моего поступка внушения по справедливости и человеколюбию своему в пользу мою опровергать не оставьте: ибо сие дело не иное, но самое партикулярное, до государственных интересов нимало не касается, и на которое я токмо для успокоения моей совести и для честного жития на свете поступил». Этим письмом Бестужев-старший подтверждал, что переходит в стан противника канцлера. Впрочем, Воронцов ничем не помог Михаилу Петровичу. Помощь пришла со стороны миролюбца Ивана Ивановича Шувалова, который уговорил императрицу признать брак Бестужева законным. В 1752 году Михаил Петрович был призван с супругой в Петербург. Бестужев объявил, что вернется в Россию с единственной целью – отомстить младшему брату и столкнуть его с занимаемой должности. По дороге с Петербург он заболел и приехал в Россию только в 1755 году, в самый разгар интриг. Скажу сразу, что через год он был назначен посланником во Францию, и на этом месте активно интриговал против брата. В 1760 году он умер, по завещанию похоронен в России.

Но до этого еще далеко, вернемся в начало пятидесятых XVIII века. Бестужев по-прежнему противник Пруссии, сторонник Австрии и Англии. Все понимают, что Европа стоит на пороге большой войны. С Францией дипломатические отношения уже прекратились, то же вот-вот произойдет и с Пруссией. Бестужеву надо было искать при дворе союзников против Шуваловых и иже с ними. А где их искать? Вернее всего – среди врагов шуваловского клана. Так у Бестужева появилась идея пойти на примирение с великой княгиней Екатериной Алексеевной. Примирение состоялось, и это заложило фундамент будущим скорбным для Алексея Петровича событиям. Но прежде чем перейти к ним, следует подробно остановиться на фигуре канцлера, человека «неоднозначного» по своим характеристикам. Бог ты мой, какими только уничижительными характеристиками его ни награждали!

Манштейн в своих «Записках о России» пишет, что Бестужев был человеком умным, трудолюбивым, имеющим большой навык в государственных делах, патриотичным, но при этом гордым, мстительным, неблагодарным и в жизни невоздержанным. Екатерина II тоже отдает должное уму и талантам канцлера, но добавляет, что он был пронырлив, деспотичен, подозрителен и мелочен.

А вот Валишевский о Бестужеве: «Он был безусловно не лишен некоторых личных дарований, из тех, что приносят счастье большинству авантюристов; он действовал с помощью тонкой хитрости и грубого нахальства, невозмутимого спокойствия и безошибочного инстинкта внешнего декорума, соединяя их с величавостью, которую он умел сохранить в самых унизительных положениях и которой он вводил в заблуждение не только Елизавету, но и всю Европу. Он властным тоном требовал субсидий России и принимал взятки с таким видом, будто оказывал этим великую честь». А мне кажется, что истинный дипломат именно такими качествами и должен обладать. Или я ничего не понимаю в дипломатии?

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин родился в Москве в дворянской семье 20 мая 1793 года. Был он третьим ребенком (сестра Аграфена и брат Михаил). Отец – Петр Михайлович (1764–1743). Матушку звали Евдокия Михайловна.

Но прежде несколько слов о фамилии. По легенде, семья Бестужевых произошла от некого Гавриила Беста, англичанина из Кента, приехавшего на Русь в 1403 году, то есть еще при Василии I. У Гавриила был сын Яков Рюма, и царствующий тогда Иван III Великий пожаловал этого Рюму в бояре. Отсюда – Бестужевы-Рюмины, которых ни в коем случае нельзя было путать с просто Бестужевыми. Энциклопедия отказывает Бестужевым в английском происхождении, утверждая, что предки их жили в Великом Новгороде и были насильно переселены в Москву Иваном III при разгроме новгородской вольницы. «Бесстуж» по старославянски – «не докучающий ничем». Налицо явное генетическое противоречие. Алексей Петрович всю жизнь только тем и занимался, что опровергал скрытый смысл своей фамилии, докучая каждому, кто подвернется на пути.

А дальше «по тексту». Бывший новгородец Гавриил Бестужев имел сына Якова по прозвищу Рюма. Потомки их верно служили русским государям. Отец описываемого нами канцлера, Петр Михайлович Бестужев, служил у Петра I стольником, тогда же он получил прибавку к фамилии. Государь ему доверял, Петр Михайлович успел побывать и воеводою в Симбирске, исполнял поручения в Берлине и в Вене, а в 1712 году осел в Митаве в качестве гофмейстера при вдовствующей герцогине Анне Иоанновне.

Оба сына Петра Михайловича получили хорошее образование за границей, отлично знали языки. Петр I оценил талант и усердие Алексея Бестужева. В 1712 году император отправил его с русским посольством за границу на Утрехский конгресс. Курфюрст Ганноверский заметил честолюбивого и толкового молодого человека и взял его к себе на службу в чине камер-юнкера. Когда курфюрст под именем Георгия I взошел на английский престол, Алексей Бестужев был послан в Россию сообщить императору радостную весть. При этом его назначили посланником Англии в России. Такая служба была вполне в обычае времени, Петр I относился к этому вполне благосклонно.

Но для русской империи надвигались тяжелые времена. Еще в бытность свою камер-юнкером Алексей Петрович решил попытать счастья и отправил бежавшему за границу царевичу Алексею верноподданническое письмо, в котором называл царевича «будущим царем и государем». «Ожидаю только милостивого ответа, чтобы тотчас удалиться от службы королевской, и лично явлюсь к вашему высочеству». Вот такое он совершил безрассудство, но судьба пожалела его, «милостивого ответа не последовало». Дальнейшая судьба царевича Алексея была ужасной. Его вернули в Россию, началось следствие. В бумагах цесаревича письма Бестужева не было, очевидно, он его уничтожил, а на допросах и устно не обмолвился о ретивости Алексея Петровича.

Но натерпелся наш герой страху. Умный батюшка Петр Михайлович решил взять младшего сына от греха подальше под свое отцовское крыло. В 1718 году Алексей Бестужев уезжает в Курляндию на службу к Анне Иоанновне. Там он получил чин камергера, познакомился с Бироном, у них установились близкие, доверительные отношения. Через два года Алексей Петрович отправился в качестве резидента в Данию. Старший брат Алексея Михаил – разница в возрасте у них была в пять лет – успешнее работал на дипломатическом поприще, младший брат завидовал, у них всю жизнь были натянутые отношения.

Умер Петр I, трон заняла его венценосная супруга. Алексей Петрович понимал, что в Дании карьеры не сделаешь. Он принялся «докучать» императрице – конечно, не ей лично, а окружению. Письма, много писем, в которых он предлагал себя на службу, давал клятвы, не брезговал советами. Но императрице было не до него.

Екатерина I ушла в мир иной. В полной неразберихе с престолонаследием Алексей Петрович сделал правильный выбор: он решил держаться Петра II. Опять письма с предложением собственной персоны. Но по части интриги Бестужеву-младшему трудно было перещеголять Меншикова. Он чуть было не угодил в опалу по делу Девьера-«отравителя». Бестужевские адресаты один за другим отбыли в ссылки. В числе прочих под стражей отправили в дальнюю деревню и сестру Аграфену Петровну, которая слишком активно боролась за чин гофмейстерины. Но Алексея Петровича не тронули, Дания далеко от России.

Будучи еще герцогиней Курляндской, Анна Иоанновна очень благоволила к семейству Бестужевых-Рюминых. Отец – Петр Бестужев – не только заведовал всеми курляндскими делами, но был и любовником герцогини. Потом его место занял Бирон. Это было понижением статуса, но серьезное поражение Петр Михайлович получил тогда, когда предпринял активную попытку посадить на герцогский курдяндский престол Мориса Саксонского. Этого Анна Иоанновна не простила своему бывшему гофмейстеру и любовнику. В 1728 году Анна Иоанновна уличила своего гофмейстера ни много ни мало, как в воровстве. В Петербурге была учинена комиссия, чтобы «считать» Петра Бестужева. Дело кончилось ссылкой.

Корысть отца отразилась и на сыне. Как только Анна Иоанновна заняла русский трон, Алексей Бестужев написал ей «трогательное» письмо: «Я, бедный и беспомощный кадет, житие мое не легче полону, однако я всегда был забвению предан». Вместо возвращения на родину Анна назначила своего «издревле верного раба и служителя», как он себя рекомендовал, резидентом в Гамбург. Алексей Петрович воспринял это назначение как опалу.

Понятно, что Гамбург не Копенгаген, но Алексей провел там время с пользой для себя. Он съездил в Киль, ознакомился с бумагами Голштинского дома и со временем вывез в России много важных документов, в частности духовное завещание Екатерины I.

В 1734 году Алексея Бестужева опять перевели в Данию. Помог случай. В руки Бестужева попал документ, сообщающий о заговоре смоленской шляхты. Алексей немедленно донес об этом Бирону, получил за донос титул тайного советника и получил назначение в Копенгаген. Его имя уже стало популярным в Европе, но не из-за его дипломатических талантов, а из-за аптекарских. Алексей Петрович между делом изобрел весьма популярные в XVIII веке «Бестужевские капли». Свой химический труд он осуществил совместно с химиком Ламоттом – ясное дело, что последний и был главным автором. Но Бестужев умел собирать сливки с любого своего дела. Вот наставления аптекарей: 1 часть полуторохлористого железа растворить в 12 частях спирта с эфиром. Затем жидкость разлить по стеклянным склянкам и выставить на солнечный свет. Держать до тех пор, пока раствор не обесцветится. Потом капли поставить в темное место, со временем они приобретут желтоватый цвет. Пить или мазать – я не поняла, но слово «капли» подразумевает капать, следовательно – пить. Доза не указана.

Все правление Анны Иоанновны Бестужев просидел в Копенгагене, постигая стиль и интриги зарубежной дипломатии, а в 1740 году был вызван в Россию. После казни Волынского Бирону нужен был верный человек, вместе с которым можно было бы противостоять «козням» Остермана. Здесь Бестужева жалуют титулом действительного тайного советника и назначают кабинет-министром. Ему было сорок семь лет. Сбылась долгая, страстная мечта Алексея Петровича, но опять незадача – серьезно заболела Анна Иоанновна. Бестужев костьми лег, чтобы обеспечить Бирону регентство. Он работает днем и ночью, пишет «определения» в пользу Бирона, сочиняет «Позитивную декларацию». Эта «декларация» десять дней лежала у постели умирающей императрицы. Удалось! Эрнст Иоганн Бирон, герцог Курляндский, – регент при младенце-императоре! А через двадцать четыре дня Алексей Бестужев уже в Шлиссельбургской крепости.

При вступлении на трон Елизаветы Петровны Бестужевы опять в чести, оба брата получили графское достоинство. Алексей Петрович был награжден орденом Св. Андрея Первозванного, получил чин вице канцлера, а через четыре года стал великим канцлером.

Бестужев сам старался сделать Воронцова вице-канцлером, через него он надеялся получить более свободный доступ к императрице; случалось, что месяцы проходили, прежде чем Елизавета принимала своего канцлера. Но преданный Франции Воронцов не стал союзником Бестужева, он перешел в противоположный лагерь. От него надо было избавиться хотя бы на время. Воронцов мечтал о путешествии за границу, и Бестужев ему это обеспечил, а в отсутствие путешественника нашел способ скомпрометировать его перед императрицей.

Отстаивая свою приверженность Австрии и Англии, Бестужев говорил Елизавете, что продолжает политику ее великого отца, этого для нее было достаточно. Редкие встречи с канцлером были обусловлены не только ленью Елизаветы, она не любила общества Алексея Бестужева, он был плохим собеседником: скучен, настойчив, не остроумен, фальшив и еще некрасив. Он был старше императрицы на восемнадцать лет и казался стариком: беззубый, с запавшим ртом, небрежно одетый. Не помню, кто это сказал: «Когда Бестужев смеется, это смех сатаны».

Но Алексей Петрович хорошо изучил привычки и вкусы императрицы. Уловив на лице ее следы неудовольствия, он готов был откланяться, но она сама удерживала его, потому что тот успел между делом сообщить такие пряные подробности о жизни европейских дворов, что разжег любопытство царственной собеседницы. В его руках была вся секретная переписка иностранных посланников, поэтому слово «тайна» постоянно присутствовало в разговоре. А какая женщина удержится здесь от вопросов! А уж если тайна касалась Марии-Терезии, вечной соперницы Елизаветы, то беседа могла надолго затянуться. Между придворными сплетнями канцлеру удавалось вложить в голову императрицы все, что ему требовалось.

И не будем забывать, что канцлера всегда поддерживал Алексей Григорьевич Разумовский (чего нельзя сказать о его брате Кирилле Григорьевиче). Кроме того, государыня уважала его образованность и знание европейской политики – здесь он не знал себе равных. Подавая доклад, канцлер умел выглядеть спокойным, невозмутимым, почти величественным. Его нельзя было любить, но было за что уважать.

Все историки сходятся во мнении, что канцлер брал взятки с иностранных дворов, но у него был свой лозунг: «Я тружусь для себя, это правда, но в первую очередь для России, и только потом для себя». А что такое взятки и пенсион от Австрии и Англии, если сама Елизавета говорит: не обеднеют! От враждебных России государств Бестужев никогда не брал денег. В этом отношении показательно дело с Курляндией, которая находилась под протекторатом Польши. Формально герцогом Курляндии был Бирон, но он находился в ссылке в Ярославле и был лишен всех званий. Меж тем на герцогский трон уже какой раз претендовал Мориц Саксонский. Первую попытку этот незаконный сын польского короля предпринял еще при Екатерине I. Не получилось. Теперь Мориц Саксонский – прославленный генерал, находящийся на службе Франции. Дать Морицу курляндское герцогство было очень выгодно для Парижа, и крайне нежелательно для России.

Бестужев пытался уговорить Елизавету вернуть Бирона из ссылки, восстановить его на курляндском престоле, а сыновей его оставить в России в качестве «аманатов», то есть заложников. Если Бирон будет восстановлен в правах, то Франция оставит свои притязания, а наши отношения с Польшей только улучшатся, да и границы будут защищены. Елизавета даже не захотела обсуждать этот вопрос. Дело происходило в конце 1749 года. Саксонский советник Функ сообщил Бестужеву, что в Петербург приезжает польский граф Гуровский. Сей граф заранее в письме предлагал Бестужеву 25 000 золотых червонцев, если тот поможет Гуровскому заполучить Курдяндию.

Бестужев опять вспомнил о Бироне и обратился к Алексею Разумовскому с пространным письмом, в котором объяснял суть дела, а также оповещал о «дерзостно» предложенной Гуровским взятке. Гуровский не успокоился и обратился за помощью к камергеру Андрею Алексеевичу – сыну Бестужева. Камергеру Андрею Бестужеву он предлагал тысячу золотых червонцев «прямо в руки», а также ежегодный пенсион, если тот повлияет на отца. Но Алексей Петрович остался непреклонен (относительно сына ничего точно сказать не могу, Андрей Алексеевич находился с отцом в самых плохих отношениях, там даже до рукоприкладства дело доходило). Граф Гуровский был выслан из Петербурга, но дело так и осталось на мертвой точке. Елизавета категорично отказалась возвращать Бирона из ссылки.

Нравственный облик канцлера Бестужева многие находили удручающим. По отзывам современников он днем пил, а ночью играл. Играл Алексей Петрович по-крупному. Жена жаловалась, что однажды он в одну неделю проиграл 10 000 рублей.